Дорога в СССР. Как «западная» революция стала русской

Авторитет основоположников марксизма в этом вопросе был непререкаемым[18]. Уже русские демократы ХIХ века, а затем марксисты начала ХХ века восприняли это положение марксизма как догму. В России в начале ХХ века делались предупреждения об ограниченности возможностей классового подхода для понимания общественных процессов, однако перестроиться сознание активных политических сил не успело. С.Н. Булгаков, уже отходя от марксизма, писал в «Вехах», что национальную проблему игнорировала вся российская левая интеллигенция, «начиная от Чернышевского, старательно уничтожавшего самостоятельное значение национальной проблемы, до современных марксистов, без остатка растворяющих ее в классовой борьбе» [66, с. 76].

С.Н. Булгаков писал тогда о национальности: «Существует распространенное мнение, ставящее выше нации классы… Нельзя уменьшать силы классовой солидарности и объединяющего действия общих экономических интересов и борьбы на этой почве. И однако при всем том национальность сильнее классового чувства, и в действительности, несмотря на всю пролетарскую идеологию, рабочие все-таки интимнее связаны со своими предпринимателями-соплеменниками, нежели с чужеземными пролетариями, как это и сознается в случае международного конфликта» [65].

Но в условиях кризисов и катастроф общие закономерности не действуют. Прошло всего несколько лет после этого его утверждения, и социальный конфликт в России именно «рассек нацию на части» – вплоть до гражданской войны. Рабочие и крестьяне воевали со своими «предпринимателями-соплеменниками» и помещиками буквально как с иным, враждебным народом. Казалось, что ими движет классовое чувство. И в обыденном сознании укоренилась классовая риторика. Ее использовал Ленин.

Летом 1917 года в работе «Русская революция и гражданская война» он писал: «Что стихийность движения есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно. Почвенность пролетарской революции, беспочвенность буржуазной контрреволюции, вот что с точки зрения стихийности движения показывают факты» [68, с. 217][19].

В действительности социальные группы в России имели еще сословное мировоззрение, а не классовое. Наиболее продвинутое классовое самосознание было присуще только буржуазии, но эта общность была крайне малой. В 1905 году доход свыше 20 тыс. руб. (10 тыс. долл.) в год от торгово-промышленных предприятий, городской недвижимости, денежных капиталов и «личного труда» получали в России, по подсчетам Министерства финансов, 5739 человек[20]. Остальные богатые люди, не считая помещиков, получали доход на службе. В Москве, согласно переписи 1902 года, было 1394 хозяев фабрично-заводских заведений, включая мелкие. 82 % предпринимателей входили в состав старых ремесленно-торговых сословий, были включены в иерархию феодального общества, имели свои сословные организации и не испытывали нужды в переустройстве общества на либерально-буржуазный лад.

Одним из парадоксов России было то, что за расширение возможностей буржуазного развития боролись партии (меньшивики и эсеры), не являющиеся буржуазными ни по своему социальному составу, ни по идеологии. М. Вебер, объясняя коренное отличие русской революции от буржуазных революций в Западной Европе, приводит фундаментальный довод: к моменту первой революции в России понятие «собственность» утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в либеральном движении. Это понятие даже не фигурирует среди главных программных требований данного движения. Как пишет исследователь трудов Вебера А. Кустарев, «таким образом, ценность, бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных политических обстоятельствах даже просто с силами реакции».

Реально представление о буржуазии в массовом сознании было далеким от марксизма. М.М. Пришвин записал в дневнике (14 сентября 1917 г.): «Без всякого сомнения, это верно, что виновата в разрухе буржуазия, то есть комплекс “эгоистических побуждений”, но кого считать за буржуазию?.. Буржуазией называются в деревне неопределенные группы людей, действующие во имя корыстных побуждений».

Ясно, что эти критерии принадлежности к классу буржуазии не имели ничего общего с концепцией Маркса. Взятые у него слова в России были наполнены другими смыслами.