Дорога в страну четырёх рек

Доедая пережаренную яичницу, Жанна улыбалась, глядя в окно, за которым разгорался еще один солнечный день. Март клонился к своему завершению, и погода была по-настоящему хорошая, весна словно оправдывалась за первые промозглые и ненастные недели. Таял снег, весело неслись ручьи. Все кругом сияло и пело — да, именно сияло и пело.

«Скоро снег сойдет, и наступит настоящая весна — с зеленой травой, разливом рек, лесными запахами, — думала Жанна, прикрывая от удовольствия глаза. — Надоела вся эта мистика, ночные кошмары, весь этот запредельный мир. Распродам все картины и рвану куда глаза глядят, как только сойдет снег. На волю, на пленэр, на свежий воздух. Писать и писать природу, красоту: солнце, небо, лес, поющих птиц, первоцветы в простой банке у открытого окна… Все писать, что вижу и чего не вижу, но только красоту. Долой мрак, он уйдет из моей жизни навсегда!»

Жанна налила себе чаю, отрезала толстый кусок белого батона и, густо намазав его сгущенкой, с видимым удовольствием откусила. Сгущенка была ее лакомством с детства, таким редким в детдоме. Еще меньше Жанна видела там ласки и любви. Зато много было борьбы за выживание, за лучший кусок в столовой, за независимость от сверстников и старших ребят.

Жанна откусила еще кусок от сладкого ломтя и вспомнила бабушку, с которой прожила до пяти или шести лет. Именно она делала девочке такие бутерброды к чаю и жарила яичницу с докторской колбасой. Бабушка была нежная и ласковая. Это единственный светлый кусочек ее детства, который остался в памяти.

— Выставка, — произнесла художница вслух, прищуриваясь от солнца, которым был залит двор ее пятиэтажки. — Неужели я буду выставляться? Никогда бы не подумала, что в жизни может быть такая удача.

Жанна уже давно думала, что ничего хорошего у нее быть не может. Она так сжилась с мыслью о своем одиночестве, ненужности и никчемности, что последние годы просто плыла по течению, позабыв о том, как интересно и насыщенно можно жить.

На следующее утро позвонил Женич и сказал, что через десять минут приедут грузчики и заберут все картины Жанны на выставку. Художница даже испугалась: у нее мелькнула мысль, что Женич задумал кинуть ее таким замысловатым способом. Потом она представила, что банк арестовал ее квартиру. Затем в ее мозгу пронеслись еще более ужасные вещи — что теперь ей придется скитаться на вокзале с бомжами, собирать бутылки на помойке и прочее в том же духе.

Пока она размышляла на эту тему, в дверь позвонили и в узкую прихожую набились люди в оранжевых комбинезонах. Они быстро прошли в комнату и стали деловито выносить те холсты на подрамниках, что стояли вдоль стен. Жанна в панике металась среди рабочих и пыталась что-то говорить или делать замечания.

Комната быстро опустела и теперь казалась огромной, такой, что появилось эхо. Многомесячная пыль, слежавшаяся под картинами, каталась из угла в угол. Каждый звук гулко отражался от стен. Одна-единственная картина — портрет неизвестного юноши все еще стояла на мольберте посреди комнаты. Один из рабочих уже протянул к ней руки, как Жанна, словно кошка, одним прыжком заслонила собой мольберт:

— Эта картина не выставляется, — грозно прорычала она.

— Как? Нам сказано Евгением Евгеньичем, что вывозим все, — произнес оранжевый комбинезон.

— Эта картина не закончена, — соврала Жанна, еще более настойчиво преграждая путь рабочему.

— Девушка, наше дело маленькое, нам сказали — мы вынесли. Звоните начальнику.

— И позвоню, — закричала Жанна, хватая телефонную трубку.

Но трубка зазвонила сама.

— Алло, Жанусик, ну как, погрузили? — раздался взволнованный одышливый голос.

— Женич, мы не договаривались, что портрет выносим!

— Какой портрет?

— Юноши!

— А, этот, Ван Гога? — И трубка хихикнула.

— Не Ван Гога, а Неизвестного!

— Ладно, Жан, что ты опять в пузырь лезешь. Не неси портрет, раз не хочешь. Остальное погрузили?

— Погрузили.

— Ну и отлично, но лучше, если и портрет погрузят.

— Нет, он не выставляется.

— Ну, как знаешь, — устало просипел Женич. — Завтра выставка начинается, ты должна быть на открытии. Потом пресс-конференция с журналистами. Короче, готовься, да и оденься нормально.

— А у меня надеть нечего, — с вызовом ответила Жанна.

— Блин, мать твою, я тебе бабла привез, купи себе что-нибудь, наконец, — беззлобно сказал Женич. — Ладно, пока. Завтра утром я за тобой заезжаю, тогда хотя бы причешись, если надеть нечего.

Через пятнадцать минут опять раздался звонок от Женича.

— Жанка, я тут в оргкомитете сижу, мы совсем не решили, как тебя будем представлять на выставке.

— В смысле? — не поняла Жанна. — Как представлять? Жанна Иванова, как в паспорте.

— Нет, им не нравится Иванова: банально слишком. Надо что-то другое придумать, творческий псевдоним нужен.

— Но есть же художник Иванов, и никому не кажется это банальным, — возразила она.