Дорога в страну четырёх рек

Олеся легко поддалась убеждениям отца Михаила, подумав, что так действительно будет лучше. Но здесь, в монастыре, где сестры в четыре утра идут в храм на молитву, она неожиданно для себя пожалела об этом. От одной мысли, что надо встать в такую рань, когда на улице еще непроглядная темень и бьет крупная дрожь от недосыпания, выходить в промозглый холод, а потом стоять в церкви и пересиливать находящий сон, Олесю даже передернуло.

«Это ужас какой-то, как они здесь живут, — думала Олеся. — Сплошная казенщина, никакого личного пространства».

Наконец, девушка поднялась — уже вовсю звонили к вечерне. Она отыскала в сумке платок и побрела в храм.

Церковь, освещенная множеством лампад, заполнялась темными фигурами. Кто-то ставил свечи, кто-то делал поклоны. Кругом царили тишина и благоговение. Пел хор, женские голоса были очень высокими и какими-то полупрозрачными. Пение хора показалось Олесе непривычным по сравнению с тем, как пели в ее родном храме. Да и все остальное было для нее в диковинку: женщины, и не только монахини, были одеты в основном в черное, в такие же платки, надвинутые по самые брови. Было здесь и несколько деревенских баб в цветных платках и драповых пальто. А больше сего привлекли внимание Олеси мальчик и девочка лет двенадцати, очень худенькие, с одухотворенными бледными личиками, похожие на фарфоровых херувимов.

Олесе было неуютно, она всего боялась, озиралась по сторонам. Послышались возгласы священников, началось каждение. Хор пел стройно, но очень тихо.

«Завтра уеду, — подумала Олеся, переминаясь с ноги на ногу. Она давно перестала следить за ходом службы, которая показалась ей чересчур длинной. — Надо же, как есть хочется». И девушка стала вспоминать блюда, которые мама готовила дома.

«После службы должна быть трапеза, но как же они терпят так долго!» — продолжала думать она.

Голод между тем становился все сильнее, ноги устали и начали ныть. А служба все шла и шла своим чередом. Женщины молились, многие били поклоны, у некоторых в руках были длинные четки. Херувимообразные дети тихо молились в дальнем углу. Олеся пошла искать скамейку, чтобы хоть как-то скоротать время.

«Завтра уеду, не смогу я здесь. Тем более до Пасхи», — решила она уже окончательно.

Эта мысль ее утешила, ведь мучиться осталось немного. И вдруг в голову полезли те самые развратные помыслы. Олесю это ужаснуло, она так радовалась, что за весь день ни разу не вспоминала шефа, разве что он привиделся ей в недолгом дневном сне.

Олесю вновь потянуло к нему, туда, где огни, где шум большого города. А ведь можно всего лишь набрать знакомый номер в мобильном и сказать, что она ждет его. Он примчится на своей большой блестящей машине, и они вместе поедут, поедут… быть может, к нему на дачу. Андрей часто рассказывал в офисе о своем загородном доме. Он остановит машину, подаст ей руку…

— Деточка, вот ты где, — услышала Олеся знакомый голос. Перед ней стояла мать София в черной рясе с крестом, так похожим на священнический. Мать София внимательно посмотрела на девушку своими светло-серыми, словно выцветшими, глазами. Догадывалась ли она, о чем думала Олеся?

— Деточка, идем на трапезу. Служба закончилась. А я тебя искала. Что же ты не подошла ко мне сама? Ну, ладно, ладно, идем, — словно сама с собой говорила монахиня, ведя Олесю за рукав к выходу.

При слове «трапеза» у Олеси сразу поднялось настроение, она воспряла духом и забыла, о чем думала только что.

На ужин в монастырской трапезной подавали тушеную картошку с грибами, соленые огурцы и квашеную капусту. Была еще особым образом приготовленная фасоль и чай с сахаром и печеньем. Олесе это скромное великопостное угощение показалось невероятно вкусным. То ли от того, что она была сильно голодна, то ли потому, что в монастырях,всегда еда вкуснее, даже простая каша кажется изысканнее ресторанных блюд.

Игуменья София усадила гостью рядом с собой и лично предлагала «добавочки». Ей было около шестидесяти. Но выглядела она несколько старше, была небольшого роста и слегка полновата. Известно было, что в миру она была профессором химии и даже имела патент на открытие. Никто не знал, почему она внезапно ушла из науки. О таких вещах монахинь расспрашивать не принято, если только они сами не посчитают нужным рассказать о своем пути. Монах умирает для мира, давая обеты и рождаясь для совсем иной жизни. А значит, его прошлая жизнь не превращается просто в воспоминания, но умирает вместе с ним.

Эта мысль с трудом умещалась в голове у Олеси, ей пока было трудно понять мотивацию людей, вставших на путь монашества. Но она искренне надеялась, что когда-нибудь сможет постичь эту тайну.

Мысль завтра же уехать из монастыря перестала досаждать Олесе. Да и невежливо было бы это по отношению к гостеприимной настоятельнице. Олеся успокоилась. «Будь что будет, — решила она, — пока останусь здесь, надо помолиться немного».

Глава 34