Дорога в тысячу ли

— Сестра Окья живет через три дома от нас, на той же стороне улицы, — сказала Кёнхи, и Исэк выбежал из дома.

— Все в порядке, все в порядке, — бормотала Кёнхи, крепко сжимая руку Сонджи. — Это роды. Женщины страдают, дорогая моя Сонджа. Мне так жаль, что тебе больно. Господи, дорогой Господь, пожалуйста, помилуй и помоги ей.

Сонджа прижалась к ее юбке и припала к ней ртом, чтобы не кричать. Она кусала грубую ткань и громко стонала.

Сестра Окья, повитуха, была пятидесятилетней кореянкой из Чеджу, которая приняла большинство детей в этом районе. Хорошо обученная родной теткой, Окья содержала собственных детей за счет своей работы. Ее муж приносил семье не больше пользы, чем мертвый, хотя был жив и несколько раз в неделю появлялся в своем доме пьяный до бесчувствия. Когда Окья не принимала роды, она ухаживала за детьми соседок, которые работали на фабриках и на рынке.

На этот раз роды прошли легко. Мальчик был длинным и хорошо сформированным. Хотя женщина рожала в первый раз, все произошло быстро, и, к счастью для повитухи, ребенок появился на свет не в середине ночи, но настолько вовремя, чтобы всего лишь прервать приготовление ужина. Сестра Окья надеялась, что ее невестка, жившая с ней в одном доме, тем временем не сожгла в очередной раз ячмень.

— Тс-с-с… Все хорошо, все уже закончилось, — сказала Окья роженице, которая все еще плакала. — Мальчик сильный и красивый. Посмотрите на его черные волосы! Вы должны немного отдохнуть. Скоро придется кормить ребенка, — сказала она, прежде чем уйти.

Встав, Окья потерла занемевшие колени и голени, не спеша, чтобы у семьи было время для приготовления денег на оплату ее трудов. Кёнхи достала кошелек и подала сестре Окье три иены, которые повитуху явно не впечатлили.

— Будут вопросы, просто позовите меня.

Кёнхи поблагодарила ее; она чувствовала теперь и себя отчасти матерью. Ребенок был красивый. Ее сердце заныло при виде маленького детского лица и ярких сине-черных глаз. Она подумала вдруг о библейском Самсоне.

После того как Кёнхи вымыла ребенка в тазике, в котором обычно солили капусту, она передала завернутого в чистое полотенце младенца Исэку.

— Ты отец, — с улыбкой сказала Кёнхи. — Он красивый, не правда ли?

Исэк кивнул, чувствуя себя более довольным, чем он себе представлял.

— А я должна приготовить суп для Сонджи. Ей нужен хороший суп.

Сонджа уснула, и Кёнхи оставила Исэка с ребенком в передней комнате. На кухне Кёнхи замочила высушенные водоросли в холодной воде, молясь тем временем о том, чтобы ее муж поскорее пришел домой.

Утром все в доме было иначе. Кёнхи не спала. Ёсоп так и не пришел накануне. Исэк тоже пытался не спать, но она заставила его заснуть, потому что он должен был следующим утром читать проповедь и работать в церкви, ведь наступало воскресенье. Сонджа так крепко спала, что даже храпела, теперь она проснулась и накормила ребенка; мальчик уверенно припал к ее груди. Кёнхи убралась на кухне, приготовила завтрак и достала заранее сшитые рубашки для ребенка, ожидая Ёсопа. Каждые несколько минут она смотрела в окно.

Ёсоп вошел в дом, когда Исэк заканчивал завтракать, от него пахло табаком, но выглядел он спокойным. Как только Кёнхи увидела его, она ушла на кухню, чтобы позавтракать самой.

— Брат. — Исэк встал. — С тобой все в порядке?

Ёсоп кивнул.

— Ребенок родился. Это мальчик, — с улыбкой сказал Исэк.

Ёсоп сел на пол перед обеденным столом из акации — одной из немногих вещей, которые он привез из дома. Он коснулся деревянной поверхности и подумал о своих родителях.

Кёнхи поставила перед мужем поднос с едой.

— Я знаю, что огорчила тебя, но ты должен поесть и отдохнуть, — сказала она, похлопывая его по спине.

Исэк сказал:

— Брат, мне жаль, что так случилось. Сонджа очень молода, и она беспокоилась за всех нас. Долг действительно мой, и…

— Я могу позаботиться об этой семье, — заявил Ёсоп.

— Это правда, но я возлагаю на тебя бремя, которого ты не ожидал. Я поставил вас в сложное положение. Это моя вина. Сонджа хотела помочь.

Ёсоп сжал руки. Он не мог отрицать правоту Исэка. И ему трудно было видеть опечаленное лицо брата. Исэк хрупкий, как прекрасное изделие из фарфора, он нуждается в защите. Всю ночь Ёсоп тянул бутылку пива-добуроку в баре у вокзала, который часто посещали корейцы, пытаясь понять, зачем он настоял на приезде хрупкого Исэка в Осаку. Как долго Исэк проживет? Что произойдет с Исэком, если Сонджа в итоге окажется нехорошей женщиной? Кёнхи привязалась к невестке, а с рождением ребенка Ёсоп будет отвечать еще за одного человека. На него рассчитывали родители и все родственники. В переполненном баре мужчины пили и шутили, но в этом не было души, а убогий запах пережженных сухих кальмаров и алкоголя, гомон тех, кого не беспокоили ни деньги, ни судьба семьи в этой странной и трудной стране, навевали тоску. Ёсоп закрыл лицо руками.

— Брат, ты очень хороший человек, — сказал Исэк. — Я знаю, как много и усердно ты работаешь.

Ёсоп заплакал.

— Ты простишь Сонджу? Ты простишь меня за то, что ты взял на себя этот долг? Ты сможешь простить нас?