Дорога в тысячу ли

— Полиция арестовала их сегодня утром, когда все пошли в синтоистский храм, чтобы поклониться. Один из старост заметил, что Ху произносит слова молитвы Господней, когда должен был произносить присягу на верность императору. Полицейский стал его допрашивать, и Ху сказал, что эта церемония — поклонение идолам, и он больше не будет этого делать. Пастор Йоо пытался объяснить полиции, что мальчик ошибается, что он ничего плохого не имел в виду, но Ху стал возражать пастору Йоо. Пастор Пэк тоже пытался объяснить, но Ху сказал, что готов пойти в печь за веру. Подобно Седраху, Мисаху и Авденаго! Вы знаете эту историю?

— Да, да, — сказал Ёсоп, раздраженный их религиозным волнением. — Они находятся и сейчас в полицейском участке?

Женщины кивнули.

Ёсоп выбежал наружу.

Ноа сидел на ступеньках полицейского участка, держа на руках уснувшего брата.

— Дядя, — прошептал Ноа, с облегчением улыбаясь. — Мо очень тяжелый.

— Ты очень хороший брат, Ноа, — сказал Ёсоп. — А где твоя тетя?

— Там. — Он мотнул головой в сторону участка, поскольку руки были заняты. — Дядя, ты можешь забрать Мосасу? У меня болят руки.

— Подожди здесь еще немного! Я скоро вернусь или отправлю твою мать на помощь.

— Умма сказала, что угостит меня вкусным, если я не ущипну Мо и буду с ним осторожен. Они не пускают детей внутрь, — сказал Ноа серьезно. — Но я ужасно голодный. Я все сижу и сижу тут.

— Дядя тоже позаботится о тебе, Ноа. Дядя вернется, — сказал Ёсоп.

— Но, дядя, Мо…

— Да, Ноа, понимаю, но ты очень сильный. Я тобой горжусь.

Ноа распрямил плечи и затих. Он не хотел разочаровывать дядю, которого очень любил.

Ёсоп собирался открыть дверь участка, но обернулся на вопрос Ноа:

— Дядя, а что мне делать, если Мосасу заплачет?

— Спой ему песенку. Помнишь — ту, которую мы тебе пели?

— Нет, я не помню, — сказал мальчик, в глазах у него стояли слезы.

— Дядя вернется очень быстро.

Полиция не позволила им увидеть Исэка. Женщины ждали внутри участка, но Сонджа выходила время от времени на улицу, чтобы проверить Ноа и Мосасу. Кёнхи оставалась возле стойки регистрации, так как она могла говорить по-японски.

Когда Ёсоп вошел в зону ожидания, Кёнхи почувствовала, как подкашиваются ноги — появление мужа освобождало ее от ответственности. Сидевшая рядом с ней Сонджа заплакала.

— Исэк у них? — спросил Ёсоп.

Кёнхи кивнула.

— Ты должен говорить здесь потише, — сказала она, продолжая поглаживать Сонджу по плечу. — Вдруг кто-то прислушивается.

Ёсоп прошептал:

— Женщины в церкви рассказали мне, что случилось. Почему этот мальчик так беспокоился о поклонении? Мы можем заплатить штраф и забрать его?

— Не думаю, — сказала Кёнхи. — Офицер велел нам вернуться домой, но мы ждали на случай, если они его выпустят…

— Исэк не может находиться в тюрьме, — сказал Ёсоп. — Он не может.

У стойки регистрации Ёсоп опустил плечи и глубоко поклонился.

— У моего брата плохое здоровье, господин; он был таким с детства, ему нельзя оставаться в тюрьме. Он едва оправился от туберкулеза. Есть ли способ вернуть его домой, он придет в участок завтра для допроса? — спросил Ёсоп, используя самые вежливые обороты японского языка.

Офицер покачал головой. Камеры были полны корейцев и китайцев, и, по словам членов их семей, почти все имели серьезные проблемы со здоровьем. Пастор останется в тюрьме — эти религиозные активисты всегда были досадной помехой. Во время войны необходимо сурово подавлять любые проявления недовольства. Но бессмысленно говорить об этом сейчас, корейцы вечно создают неприятности, а затем оправдываются.

— Вам и женщинам надо пойти домой. Пастор находится под следствием, и вы не сможете его увидеть. Вы зря теряете время.

— Понимаете, господин, мой брат не против императора или правительства. Он никогда не участвовал ни в каких акциях, — сказал Ёсоп. — Мой брат не интересуется политикой, и я уверен, что он…

— Если его оправдают, будьте уверены, его освободят и отправят домой. Никто не станет держать здесь невинного человека. — Офицер верил в справедливость японского правительства.

— Я могу что-нибудь сделать? — сказал Ёсоп тихо, похлопывая по карману.

— Вы ничего не можете сделать, — сказал офицер, начиная раздражаться. — И я надеюсь, вы не предлагаете взятку? Это бы только усугубило подозрения против вашего брата. Он и его коллеги отказались принести присягу на верность императору. Это серьезное преступление.

— Я не имел в виду ничего запретного. Прошу прощения за мои глупые слова. Я бы никогда не посмел оскорбить вашу честь, господин. — Ёсоп прополз бы на животе через весь участок, если бы это могло освободить Исэка. Их старший брат, Самоэль, был храбрым, но Ёсоп знал, что сам он не герой. Он бы взял деньги в долг, продал их лачугу, если бы полиция приняла взятку в обмен на Исэка. Ёсопа не интересовали идеалы и великие цели. Он должен был заботиться о семье.

Офицер поправил очки и посмотрел мимо Ёсопа, хотя никто не стоял там.