Дорога в тысячу ли

Сонджа кивнула, вспоминая их. Оккупация и война изменили все. Люди, прежде искренние и добродушные, стали осторожными и жесткими. Невинность осталась уделом лишь самых маленьких детей.

— На рынке я слышала, что девочки, которые согласились поехать на работу на фабрики, оказались где-то в другом месте, и им приходилось делать ужасные вещи с японскими солдатами. — Чанджин сделала паузу. — Как ты думаешь, это может быть правдой?

Сонджа слышала те же истории, и Хансо предупреждал ее насчет корейских рекрутеров, работавших на японскую армию, ложно обещая хорошие места, но она не хотела, чтобы ее мать беспокоилась еще больше. Сонджа растирала сахар в тонкую пудру.

— А что, если девочек забрали именно для этого? — спросила Чанджин.

— Мама, мы не знаем, — прошептала Сонджа.

Она развела огонь в печи и наполнила кастрюлю сахаром и водой.

— Вот это и случилось. Я просто чувствую, — вздохнула Чанджин. — Твой отец… как бы он расстроился, что мы потеряли пансион. И теперь война в Корее. Мы еще не можем вернуться, иначе Ноа и Мосасу заберут в армию. Да?

Сонджа кивнула. Она не позволит сыновьям стать солдатами. Чанджин вздрогнула. Прохладный ветерок, просачивающийся сквозь кухонное окно, беспокоил ее сухую коричневую кожу, и она заткнула щель на подоконнике полотенцем. Чанджин плотнее запахнула потрепанный хлопковый жилет, надетый прямо на ночную рубашку. Она взялась растирать сахар для следующей партии, пока Сонджа следила за пузырящимся на огне сиропом. Сонджа помешивала смесь, а сахар медленно карамелизовался. Пусан казался таким далеким; Йонгдо, их маленький скалистый остров, остался свежим и солнечным воспоминанием, хотя она не была там добрые двадцать лет. Когда Исэк пытался объяснить ей, что такое рай, она представляла себе родной городок и его ясную мерцающую красоту. Даже луна и звезды в Корее в ее воображении выглядели иначе, чем холодные ночные светила Японии. И сколько бы ни говорили о том, какие скверные вещи творились дома, Сонджа не могла соотнести это с миром, где отец так хорошо заботился о ней, где было зеленое стеклянное море, плодоносящий сад с арбузами, салатом и тыквами и рынок, на котором никогда не заканчивалось что-нибудь вкусное.

В новостях из дома говорилось только про ужасы: холера, голод, солдаты, которые забирали на службу юношей и даже мальчиков. Так что их скудная жизнь в Осаке казалась роскошным и безмятежным существованием. По крайней мере, они были вместе и могли надеяться на лучшее. Война в Корее дала толчок к оживлению бизнеса в Японии, и рабочих мест стало больше. Американцы присылали помощь, поэтому женщины были в состоянии найти сахар и пшеницу. Хотя Ёсоп запретил Сондже брать деньги у Хансо, Ким знал, в каких дефицитных ингредиентах нуждались женщины, а они не задавали ему вопросов, откуда он все это брал, и не обсуждали с Ёсопом. Как только сладкая масса остыла на металлическом листе, женщины быстро стали резать ее на аккуратные квадратики.

— Тукхи обычно дразнила меня, что я слишком небрежно режу лук, — сказала Сонджа с улыбкой. — И она смеялась, что я так медленно мою кастрюли из-под риса. Когда я мыла полы, она говорила: «Всегда используй две тряпки. Сначала надо подмести пол, затем протереть чистой тряпкой, а потом еще раз — свежей!» Тукхи была самой чистоплотной на свете.

Сказав это, Сонджа вспомнила круглое простое лицо Тукхи, которое становилось торжественно-серьезным, когда она давала советы. Сонджа не часто молилась, но, вспоминая девочек, она горячо молилась, чтобы их не отдали солдатам. Исэк пытался объяснить ей, почему некоторые страдали больше других. Но почему Господь ее пощадил, а их нет? Почему она здесь, на кухне с матерью, а многие голодают дома? Исэк говорил, что у Бога есть план, и Сонджа верила ему, и это теперь давало ей небольшое утешение, когда она думала о девочках. Они были невинными и наивными, и совсем юными.

— Эти девочки потеряли мать, потом отца. Я должна была сделать для них больше. Попытаться выдать их замуж, но откуда взять денег? Женщина всегда страдает. Мы должны страдать.

Сонджа подумала, что ее мать права, и девочек наверняка обманули. Теперь они, скорее всего, уже мертвы. Она положила руку на плечо матери. Волосы Чанджин поседели, днем она собирала их в старомодный узелок у основания шеи. Но сейчас пегая скудная коса матери свисала на спину. Годы работы на открытом воздухе состарили ее смуглое овальное лицо и проложили глубокие морщины на лбу и вокруг рта. Сколько она себя помнила, ее мать первой вставала и последней ложилась; даже когда девочки работали с ними, мать брала на себя самые тяжелые дела. Она говорила мало, но Сонджа никогда не знала, что она скажет.

— Мама, помнишь, как мы копали картошку вместе с папой? Такой отличный картофель. Белый, крупный, его запекали в золе. С тех пор я не ела такого хорошего картофеля…

Чанджин улыбнулась, вспомнив счастливые времена. Ее дочь не забыла Хуни, который был для нее прекрасным отцом. Так много детей умерло, но у них оставалась Сонджа. Она все еще была у нее.