Дорога в жизнь

— Погодите, погодите, что это вы… — Он был ошеломлен моим натиском. — Я ведь уже, в сущности, не работаю в школе. Хотел только одну свою группу довести — им последний год остался. Глаза совсем отказывают…

— Владимир Михайлович, вот вы увидите ребят… и тогда вы сами скажете!

— Пойдемте сейчас к нам! — пришел на выручку Король. — Давайте карту, какую обещали, и пойдем — отсюда недалеко!

Он, видно, понял, что мы одержимые, и — легкий на подъем человек, — ни слова больше не говоря, взял свернутую в трубку карту и двинулся к двери: ведите, мол!

— Анна Сергеевна, — сказал он в сенях женщине, которая нас впустила, — я ухожу. Вернусь… гм… к обеду постараюсь!

Анна Сергеевна посмотрела на нас весьма неодобрительно.

— Уж вы, пожалуйста, не опаздывайте, Владимир Михайлович!

— Да, да, постараюсь! — ответил он и вдруг заговорщически подмигнул нам с Королем.

Лежавший у крыльца Чок неспешно поднялся, вопросительно поглядел на нас. Владимир Михайлович кивнул. Пес встряхнулся и зашагал, по своему обыкновению, рядом.

И всю дорогу до Березовой поляны Король, не умолкая ни на минуту, рассказывал Владимиру Михайловичу обо всем без разбору — о ребятах, баскетболе, пинг-понге, о быке Тимофее и даже о Ленькиных курах и цыплятах.

Я не знал тогда, сколько лет Владимиру Михайловичу. Он был ровесником и мне, и Королю, и Петьке, и даже Леночке с Костиком. Он был и взрослый, и юноша, и ребенок — он был человеком, который способен понять каждого, увлечься и загореться заодно с каждым. И очень скоро мы уже не помнили и не представляли себе своего дома без него.

Он знал необъятно много и делился своим богатством охотно и радостно, на каждом шагу.

Он был неутомимый ходок и со студенческих лет исколесил с дорожным мешком за плечами многие сотни километров. Ему был знаком каждый перевал, каждая тропа на Кавказе, он побывал на Тянь-Шане, на Алтае, плавал по Вятке и Юрезани, по Уфе и Белой — на лодках, на плотах. Он бродил по таежной сибирской глухомани и по тундре. Однажды в Сибири, в тайге, он переходил по хрупкому мостику, перекинутому через реку Ману, и мост проломился под ним. Он упал в поток, где бревна строевого леса вертело, как щепочки. Казалось, это верная гибель…

— Но, как видите, выбрался…

Он удивительно рассказывал. Для него время не таяло и не выцветало. Он помнил не только умом, но и сердцем, не только событие, но и ощущение, не только города, здания, но многих и многих людей, которые встречались на его пути. Говоря ребятам о стране, о крае, где он побывал, он непременно рассказывал историю этой земли, путь ее народа из глубины веков в сегодняшний день. Давно умершие люди вставали в его рассказах как живые — казалось, он сам когда-то беседовал с ними запросто, за чашкой чая. Он гордился ими или спорил с ними, укорял, высмеивал.

— Алексей Саввич, — спросил он как-то, — какая из женщин греческой мифологии вам больше всего по душе?.. Гера? Ах, да будет вам! Этакий вздорный, мстительный характер! Никогда не поверю, чтоб она могла вам понравиться…

Присутствовавший при этом Жуков ни на миг не усомнился, что речь идет о живом человеке.

— Семен Афанасьевич, а кто такая эта… Гера, которую Владимир Михайлович ругал? — спросил он меня немного погодя и был несказанно удивлен моим смехом и тем, что Гера оказалась не какая-нибудь мало симпатичная соседка или нелюбимая тетушка Владимира Михайловича, а богиня, которой поклонялись греки две тысячи лет назад.

Коренной питерец, Владимир Михайлович знал родной город, как собственный дом. Тут ему был знаком поистине каждый камень, каждая улица, ее облик и нрав, каждое здание и его история.

— Повезу ребят в Ленинград, походим! Вы ведь не будете возражать? — говорил он, и по этим словам, по тону их ясно было: ему просто невмоготу владеть чем-то самому, в одиночку, ему необходимо давать и делиться.

Еще бы я возражал!

Есть люди, которые очень много знают, Кажется, нет такой области знания, в которой они не чувствовали бы себя как рыба в воде. Им известно, сколько километров в реке Миссисипи и сколько — от Земли до планеты Нептун и почему у собак холодные носы. Играя в викторину, такие люди набирают очков больше всех. Но я никогда не мог понять, к чему это, зачем. Такие знания не светят и не греют, они почему-то радуют их обладателя, даже составляют его гордость, но только надоедают его слушателям. А вот с Владимиром Михайловичем было совсем иначе. Когда он видел, что кому-нибудь неизвестно что-нибудь известное ему самому, он, должно быть, мысленно потирал руки и думал: «Вот сейчас я тебе все объясню! Сейчас ты сам увидишь, как это интересно!»

Я убежден, что, слушая Владимира Михайловича, и ребята начинали понимать: знать не только полезно, живое знание — это счастье. Ты видишь то, что не всякий заметит, и еще другому можешь показать. Твое зрение утроилось, утроился слух, ты — как сказочное существо, у которого много глаз, ушей, рук, ты богатырь: все тебе ведомо, и ты все можешь!