Дорога ветров. Том 2

Совершенно изумительны в Нэмэгэту утренние часы. В дивной прозрачности воздуха склоны обрывов из палатки кажутся совсем близкими, а на самом деле — в полутораста метрах. Ясно, чисто и светло вокруг — такой контраст с пыльным миражистым днем, с потоками горячего воздуха, мутным небом и горизонтом. Утра — главное очарование весенней Гоби.

Любое зеленое растеньице встречалось нами с большой нежностью. Мы научались ценить каждый цветок. Даже невзрачные гобийские ромашки без белых лепестков, но с сильным запахом ставились в палатки как редкое украшение. Из разведочных поездок на Гильбэнту и в другие места котловины Новожилов привозил ярко-розовые, в виде длинных бокальчиков цветы инкарвиллий и розовые чашечки хиазосперма с сильным запахом незабудки и жасмина.

Однажды из горной экскурсии Новожилов привез целое дерево, которое было посажено Лукьяновой около юрты и заботливо поливалось, но, увы, не выдержало пересадки.

С наступлением жарких дней в изобилии появилась пустынная „нечисть“— скорпионы и фаланги. Особенно мерзко выглядели фаланги, или сольпуги, — быстроходные пауки на высоких ногах, с упорным, пристальным взглядом больших глаз и мохнатым, с мизинец величиной туловищем. Естественное отвращение, которое испытывает каждый человек к паукам, усиливалось еще тем, что скорпионы и фаланги лезли в палатки преимущественно ночью и бегали по постелям. Весь народ, включая и начальника экспедиции, был сильно деморализован гнусными паукообразными. Единственным неустрашимым человеком оказался тот же Эглон. Ему, вероятно, можно было насыпать за воротник горсть скорпионов, и он, неторопливо отряхнувшись, продолжал бы спокойную беседу. Каждый вечер из той или другой палатки раздавался вопль: „Я-а-а-ан Мартынович!“ Эглон брал длинный пинцет и банку, отправлялся на место происшествия и водворял очередного скорпиона или сольпугу в банку со спиртом. Эглон собирал коллекцию ядовитых тварей для академика Е. Н. Павловского. Люди, напуганные скорпионами, фалангами и змеями, пока не привыкли, опасались всякого шороха или укола. Часто случалось, что вечером во время мирной беседы кто-нибудь, незаметно уколотый соседом, с воплем вскакивал, вообразив, что подвергся нападению ядовитой змеи или скорпиона. Настоящий фурор произвела прыгающая заводная лягушка, оказавшаяся случайно у Шкилева. Шкилев привез ее в Гоби и однажды завел и пустил в круг сидевших за работой людей. Лягушка запрыгала, зловеще жужжа. Первой реакцией было повальное бегство. Несколько минут спустя пристыженные сотрудники клялись, что они сделали это нарочно.

Мы часто посещали западную часть Нэмэгэтинской впадины. Эглон. Рождественский, Новожилов, а впоследствии и я несколько раз ездили к подножию крайнего западного массива Нэмэгэтинского хребта — горе́ Алтан-ула. На самом дне впадины Нэмэгэту пролегало широкое сухое русло Эхини-Цзулуганайгол („Истоки луговой речки“). В этом месте Нэмэгэтинская впадина сильно суживалась, сдавленная широкими бэлями противолежащих хребтов. В этих бэлях вскрывались обширные размывы отложений верхнемеловой эпохи. Среди них мы открыли еще другие костеносные русла. Особенно богатыми оказались средняя часть бэля Алтанулы и находившаяся почти против нее, с южной стороны Нэмэгэтинской впадины. Цаган-ула („Белая гора“), иначе Цаган-хушу („Белая морда“). В Цаган-уле встретилось множество костей хищных динозавров и, кроме того, необычайное скопление черепах рода баена. Эглон, который обследовал Цаган-улу вместе с Рождественским, с восхищением рассказывал о целом слое, состоявшем сплошь из черепашьих панцирей и скелетов, местами плотно спрессованных друг с другом, точно финики. Здесь произошло захоронение тысяч черепах, остатки которых были снесены сюда с суши после массовой гибели животных. Причины этой массовой гибели остались пока неясными, и мы надеялись раскрыть эту загадку после раскопок и дальнейшего изучения Цаган-улы. Но все наши силы были заняты в Центральном лагере Нэмэгэту, и мы могли только предварительно разведывать новые места.

В центре огромной Нэмэгэтинской котловины проходила гряда ярких пурпурных глин, кое-где с толстыми прослоями белых песков. По этой гряде, местами размытой на отдельные группы невысоких холмов и останцев, проходила старая караванная тропа, называвшаяся тропой Одиннадцати колодцев и пересекающая всю Нэмэгэтинскую котловину с запада на восток. Действительно, все колодцы либо сосредоточивались вдоль этой тропы, либо находились высоко в горах, там, где трещиноватые кристаллические породы служили аккумулятором атмосферной влаги. Красная гряда явно отличалась по характеру пород от меловых песчаников и глин. Еще в 1946 году профессор В. И. Громов высказал предположение о третичном возрасте этих пород, найдя обломок кости, похожий на кость млекопитающего. Новожилов и Рождественский также находили обломки костей, однако недостаточные для точного определения, в поэтому таинственная красная гряда продолжала оставаться для нас загадкой.