Дорога ветров. Том 2

Немало переполоху наделал так называемый „поцелуй грифа“. Александров в один из своих рейсов за баранами подстрелил на трупе издохшего от перелома ноги дикого осла-кулана громадного белоголового сипа. С трудом он привез свою добычу в лагерь, где сип, привязанный за ногу, сидел в очень унылой позе, как видно, страдая от ран. Он свесил почти до земли голую голову с сильно загнутым клювом и высоко поднял углы крыльев. Непреклонная птица с удивительными ясными глазами спокойно и пристально глядела на людей. Постепенно гриф ожил и стал делать попытки бросаться на проходивших мимо него людей. Еле увернулся от нападения рабочий Климов, затем Корнилов, наконец, вышла из палатки ничего не подозревавшая Лукьянова. Не успела она опомниться, как сип высоко подпрыгнул в воздух, клюнул ее в щеку и свалил с ног ударом крыльев. По-видимому, сип метил в глаз, но веревка не дала ему достать до цели. На вопль Марии Федоровны сбежалось чуть не все население лагеря. Я распорядился пристрелить птицу — отпустить ее, тяжелораненую, значило бы обречь на медленную и мучительную смерть. Однако убить сипа оказалось вовсе не так легко. Даже с простреленной головой гигантская птица продолжала жить, и окончательно добить ее удалось, только отрубив ей голову. У Лукьяновой кровь лилась из щеки ручьем — „поцелуй грифа“ оказался довольно крепким. Больше всего пугало нас, что гриф за несколько часов до того лакомился падалью и на клюве у него мог оказаться трупный яд. Мы промыли щеку Лукьяновой всеми имевшимися у нас видами антисептики. Рана благополучно зажила, научив всех нас осторожности в обращении с громадными грифами Гоби.

Наконец мы закончили съемку, и можно было предпринять серьезное обследование средней части Атлан-улы, где было открыто Прониным неслыханное скопление скелетов. Тринадцатого июня в спокойный жаркий день мы спустились в котловину и направились на запад по тропе „Одиннадцати колодцев“. У большого колодца Ойдул-худок („Многоводный колодец“) красные глины, обнаженные на окружающих холмах, в ярком солнце казались пунцовым бархатом, щедро расстеленным по степи и собранным в пышные складки. Старая легин-гольская караванная тропа была легким путем для подъема на бэль, на высоту около двух тысяч метров. Кругом все — и желтые пески, и жестко торчащие кустарники — выделялись четко и резко. Широкая тропа поросла редкими и жидкими пучками только что зацветшего ковыля. Перышки ковыля клонились и струились по ветру, создавая серебрящуюся и как бы текущую дымку над землей, будто тень воды на освещенном дне прозрачного потока.

По черному бэлю мы подъехали к огромной площади желтых размывов и ущелий Алтан-улы, похожей на Нэмэгэту. Только здесь глубина вреза была значительно большей. Мы стояли на краю отвесного обрыва высотой около ста метров. Снова сильное ощущение тайны и неизвестности овладело нами. Поодаль вздымалась отвесная стена ровного, как каменный забор, хребта, а ближе и внизу — глубокие ущелья и отвесные обрывы, ступенчато громоздящиеся друг на друге, — еще один лабиринт, скрывавший неведомые загадки.

Прежде всего надо было осмотреть „Могилу Дракона“. Новожилов отправился обследовать обрывы, к востоку, а мы с Прониным и Александровым спустились на дно глубокого сухого русла и направились напрямик к склону горы. „Напрямик“ продолжалось каких-нибудь полкилометра, дальше мы начали петлять по руслам и переваливать хребтики, так как наш проводник Пронин старался укоротить дорогу. Идти было довольно легко: песок на дне сухих русел был плотным. Большие ящерицы — агамы сантиметров тридцать длиной, украшенные ярко-голубыми пятнами, — бегали по обвалившимся глыбам песчаника. Стены ущелий здесь были ниже нэмэгэтинских, зато самые ущельица более узки, и я не переставал с тревогой прикидывать ширину проезда для автомашины.