Дорога ветров. Том 2

Я подробно расспросил Данзана, что говорил старик, приблизительно определил на карте местонахождение машины (на нашей старой карте не было новых автомобильных дорог) и направил машину на северо-запад. Все пути к северу были закрыты огромным урочищем Гурбан-Сухайту («Три жилья») — песчаной котловиной, сильно заросшей саксаулом. Решив пробиться напрямик, мы отважно забрались в дебри саксаульников и по ужасным песчаным кочкам стали продвигаться вперед. Пустая полуторка шла довольно легко, но машину так бросало и мотало, что мы в кузове едва удерживались на местах, а проводник только вскрикивал от удивления или испуга.

Наконец мы продрались к урочищу Хонгор. Через него шла древняя большая караванная тропа — одна из четырех, соединявших прежде Ургу (Улан-Батор) с Калганом. Широкая, в несколько рядов, верблюжья тропа была отмечена повсюду двойными высокими обо из плит белого песчаника. Хонгор оправдывал свое название — огромная равнина, местами с очень пологими холмами, поросла редкой желтой травой, а щебнистая ночва состояла из мелких белых с рыжеватыми пятнами камешков. На солнце все стелилось светлым рыжеватым ковром, и равнина казалась особенно просторной. Веками утоптанная поверхность тропы ясно выделялась темной — вблизи, сероватой — вдали прямой полосой. «Смерч» несся по твердой и ровной тропе с предельной скоростью.

Для меня было совершенно неясно, где нужно будет свернуть с тропы, но я решил положиться на русскую смекалку, в надежде, что дальше будет виднее…

Невысокие увалы иногда пересекали путь, тропа суживалась в углублении между холмами, часто размытыми или окаймленными оврагами. Ход машины замедлялся, и мы осторожно перебирались через препятствие. Такие промоины, тоже в белых породах, на фоне поразительного общего однообразия казались живописными и невольно закреплялись в памяти. Именно так при долгом пребывании на гобийских равнинах обостряется наблюдательность, и все мелкие детали ландшафта становятся как бы очень выпуклыми.

Нет сомнения, что старые проводники караванов, тратившие по два года на каждый рейс обладали невероятным для обычного человека знанием всех деталей равнинной местности. И мы понемногу стали тоже видеть в Гоби не одну только однообразную и бесприметную местность.

Я вспомнил свои путешествия по беспредельным пространствам лесов, болот и гор Восточной Сибири, Якутии и Дальнего Востока. Там ориентирами пути служили бесчисленные речки, ручьи и ключи. Поэтому там проводники из местных жителей в совершенстве знали всю речную систему и чертили очень подробные и точные ее карты.

Горы могли служить лишь второстепенными указателями дороги из-за ограниченной видимости в лесах и во влажном климате с низкой облачностью. В высоких горах Средней Азии или Алтая, несмотря на отсутствие лесов, речки тоже были главными ориентирами проводников. Здесь же, в открытых на сотни километров монгольских степях и пустынях, речки не могли играть роль указателя дорог, да их почти и не было. Зато каждая гора, холм или воздвигнутое руками человека обо носили свои названия. По ним, как по маякам, вели караваны опытные проводники, как ведут капитаны корабли в морском просторе…

Дальше трава стала еще реже, а равнина еще более ровной. Ничего живого не замечалось на десятки километров вокруг. Рядом с тропой едва возвышались с той и с другой ее стороны небольшие холмики по метру высоты. На вершинах этих холмов, как древние развалины или белые кости исполинских, сказочных верблюдов, лежали стяжения белого песчаника. Несомненно, что тропа и была проведена мимо этих холмов как ориентиров. Много верблюжьих костей валялось у одного из холмов, а дальше, в груде песчаниковых плит, жил небольшой голубовато-серый сыч. Таким и запомнилось урочище Хонгор: холмики с белыми песчаниками, древняя тропа, прочерченная через однообразные равнины светлыми оторочками ковылька, и одинокий, безмолвный сыч — единственный обитатель этого, прежде оживленного, старого пути старой Монголии.

Тропа вошла в большое сухое русло с группами хайлясов и исчезла в нем. Мягкий песок в русле не позволял ехать, и мы поспешили выбраться налево, на гряду холмов. Прямо впереди, далеко у горизонта, показалась невысокая черная стена. Данзан и Кухо оживились и стали уверять, что это и есть горы Хара-Хутул. Однако у меня были другие соображения. По карте горы, видневшиеся впереди, насыпались Хурен-Цаб («Коричневое ущелье»), а Хара-Хутул должен был находиться левее, западнее. Тропа пошла прямо к Хурен-Цабу. Пришлось отказаться от удобного пути, и «Смерч» повернул налево. Вдруг слева появилась такая же черная полоса, и вовсе недалеко: высокий холм скрывал ее от нас. Я вздохнул облегченно — это, несомненно, были горы Хара-Хутул. Где-то в ущелье среди них находился родник с хорошей водой. Мы выехали из Баин-Ширэ без воды, чтобы не терять времени на поездку к речке. Найдя родник, мы могли сделать остановку.