Дорога во все ненастья. Брак (сборник)

…Так выходило, что если на шашлыки или на рыбалку, то мы собирались у Петра, если – выпивать просто так или по поводу чьего-либо дня рождения или выставки, то у Гриши Керчина, а вот, поговорить, так это, непременно, у меня. У Никитина, мы давно уже не собирались, да и сам, Вася, встречался с нами все реже и реже.

Это не значит, что у нас был какой-то заведенный порядок, а просто все выходило так, само собой, хаотически.

Ну, как в строительстве Млечного пути, что ли…

Поэтому, я не очень удивился, тому, что Петр назначил встречу у меня – кроме всего прочего, мой дом стоял где-то посредине дороги от Петра к Грише.

И тому и другому, одинаково неудобно до меня добираться.

Я понимаю, Кутузовский проспект строился не по этой причине, но получилось удачно.

Особенно, в глазах тех, кто в удачу верит.

Однажды, у меня случился разговор по поводу веры в удачу с Григорием, и сейчас, я, конечно, не помню его дословно, но общий смысл был следующим:

– Глупые верят в удачу, – говорил один из нас. Теперь уже не имеет значения, кто именно, – Умные – в законы вселенной.

– А остальные?

– В приметы…

В том, что что-то произошло с Васей Никитиным, я не сомневался, а об Олесе я, почему-то совсем не подумал.

В первый момент.

Я подумал о ней, только после того, как позвонил Грише Керчину.

После этого, я думал о ней постоянно, и когда, мы все трое, собрались у меня, получилось так, что Керчин сказал всего несколько слов.

И дальше, все стало ясно.

Ясно, что ее судьба не безразлична ни одному из нас.

Именно поэтому, Григорию прошлось сказать всего несколько слов…

Художник Григорий Керчин

Петр Габбеличев позвонил мне и сказал о том, что у Олеси СПИД.

Мы договорились встретиться у Андрюши Каверина, хотя нам обоим, в то время, было не понятно, чем мы можем помочь – СПИД – это ведь такая вещь, что переливанием крови не обойдешься.

А потом я сел и задумался о том, что такое везение.

Вот, например, мой дед, генерал, был репрессирован дважды, а, значит, дважды ходил по краю жизни. Дважды незаслуженно и бессмысленно рисковал тем, что, в лучшем случае, сгинет в холодных до мозга костей, и голодных до дистрофии колымских или воркутинских, известных ужасом смерти, или безвестных, и оттого еще более страшных, интинских, омских, волжских, читинских или еще каких, многосотенных, номерных лагерях.

И, вроде, не повезло моему деду.

Но сам дед, считал, что ему повезло.

Потому, что в первый раз, его арестовали в середине июня сорок первого, а в июле, многих генералов и старших офицеров, в том числе и моего деда, стали выпускать – не хватало Сталину командиров для бессчетной армии.

А второй раз, деда арестовали первого марта пятьдесят третьего, а уже седьмого марта, Берия стал выпускать подследственных.

Такое вот, везенье-невезенье выпало моему деду.

И, поди, разберись – где она, правда…

Я думал о везенье.

Не догадываясь о том, что о везенье думает и мой друг Андрей Каверин.

Может, мистика в этом какая.

А, может, о везенье думают все нормальные люди…

Хотя, приходить к выводу о нормальности в то время, когда другой мой друг, Вася Никитин, находится в сумасшедшем доме, не очень корректно. Как, вообще, не очень корректно, приходить к выводу о нормальности.