Дорога войны

Вексиллатион скакал в компании Скилы и Атея, махал пустой рукой и кричал что-то вроде «псонт до Сусаг». «Скот для Сусага», – перевел Сергий с сарматского, уходя в кувырок. Подхватив меч, он закончил акробатический этюд, заняв оборонительную стойку, однако варвары уже потеряли к нему интерес. Они азартно переговаривались с Верзоном, гортанно крича и горяча коней. Лобанов из тех переговоров ничего, кроме «пас» и «саг»,[71] не разобрал. Кажись, пронесло…

Двое молодых воинов ускакали, горланя нечто, не поддающееся переводу, и очень скоро вернулись во главе целого кавалерийского полка. Язиги, пронзительно вопя и улюлюкая, подбрасывая и ловя копья, закружили вокруг испуганного стада. Но пастухами они были отменными – живо навели порядок и погнали коров к зимнему стойбищу, чьи стены уже чуть вырисовывались за гладью полегших трав.

Римляне степенно двинулись туда же. Одолев пару миль, они выехали на пригорок, и Сергий смог оглядеть всю зимнюю стоянку язигов. По кругу зимник был обнесен невысокой, локтей в восемь, стеной из глины, выбеленной мелом. Было заметно, что держалась стена на каркасе из бревен и жердей, – их черные концы торчали наружу. Подъехав еще ближе, он разглядел ворота, только не сплошные, а решетчатые – стволики молодых деревьев были перевязаны кожаными ремешками. И ни рва, ни вала, ни башен. Понятно было, что зимник – не крепость, он защищал не от врагов, а от зимы, от диких зверей и мелких банд. А почему язиги не слишком боялись нападения, Лобанов понял быстро. Стоило только поглядеть на воинов Сусага, чтобы понять: брать зимник приступом, конечно, можно, но, как только конница свирепых сарматов вынесется из ворот, штурмующим останется одно – молить своих богов, чтобы послали быструю смерть.

– Нас приглашает сам скептух, – сообщил Верзон, подъезжая к Роксолану, – он сегодня свадьбу играет, дочь Тзану замуж выдает.

Сергий помертвел. Новость поразила его так, что стало больно. Тзану – замуж?!

– Ох и погуляе…. – выговорил он, кривя лицо.

Господи, что же это делается? Только встретишь «студентку, комсомолку, спортсменку и, наконец, просто красивицу», как тут же приходится прощаться! «Нет уж, – ожесточился Лобанов, – с прощанием погодим!»

Следом за Верзоном он въехал в узкие ворота – и будто попал на многолюдную площадь в базарный день. Или в римский военный лагерь, префект которого сошел с ума, отказавшись от порядка и дисциплины. Повсюду были раскинуты шатры, крытые черным и белым войлоком. Одни из них были похожи на полусферические юрты – в них проживал «средний класс», а больше всего стояло конических жилищ, похожих на чумы или вигвамы, – они были сложены из жердей и обтянуты выделанными шкурами. Попадались и деревянные строения, в основном конюшни и овчарни.

В общем-то, сарматы не держали скотину в стойлах, они разводили лошадей, овец и коз, и те круглый год паслись в степи, зимой копытами догребаясь до травы под снегом. «Может, под крышей у них „ясли“ для жеребят и ягнят?» – подумал Сергий.

Тут толпа конных и пеших варваров расступилась, и навстречу римлянам вышли двое – мужчина и женщина, не старые, но уже в годах. Круглую бритую голову мужика, что горделиво вышагивал слева, «украшали» синие росчерки священного узора.

Крупный торс круглоголового, все еще мускулистый, хотя и с заметными складками на животе, проглядывал в распахе темно-серой одёжки, расшитой голубыми бусами и украшенной золотыми пуговицами. Грудь его покрывала татуировка в синем и красном цветах, изображающая переплетение хищных зверей и извивистых стеблей растений. Прикрывая тату, висела массивная золотая цепь с тотемом племени – чеканным изображением Священного Оленя, в мочке левого уха болталась увесистая серьга с рубином, а на широченные, пускай и костлявые, плечи была накинута тщательно выделанная шкура степного волка – судя по величине, вожака стаи. Голова хищника с позолоченными клыками лежала на правом плече круглоголового, угрожающе посверкивая огромными полированными изумрудами, вставленными в глазницы.

Кривые ноги мужика прятались в парчовые шаровары с вышивкой бисером, а на поясе висели сразу два акинака в дорогих ножнах, окованных золотыми пластинами. Таков был шагавший слева. А справа шаркала и горбилась самая настоящая Баба-Яга. Она куталась в роскошную шубу из меха соболей и куниц, по короткому подолу болтались хвосты горностаев. Седые сальные космы торчали сосульками из-под нахлобученного колпака, расшитого речным жемчугом, костлявая рука сжимала длинный посох с набалдашником из желтого черепа младенца, а бусинки черных глазок, близко посаженных к крючковатому носу, поблескивали живыми искорками.

Парочка остановилась, и тогда вперед выступила старица.

– Я – Амага, – представилась она на чистейшей латыни, – жрица Гекаэрги. А это, – она указала скрюченным пальцем на круглоголового, – великий вождь язигов, Сусаг сын Тизия.

Вождь, услыхав свое имя, важно кивнул и огладил остроконечную бороду.