Дорога запустения

Его руки цепенеют, немеют, его глаза сухи, как два пустынных камня; он не в состоянии сделать удар. «Лимааль Манделья проигрывает, Лимааль Манделья проигрывает»: из Джаз-Бара Глена Миллера слова кругами расходились по улицам и переулкам Белладонны, и там, где они звучали, воцарялось молчание столь глубокое, что перестук шаров доносился через вентиляцию до всех и каждой части города.

Компьютер разделывал Лимааля Манделью под орех. Без жалости, без пощады. Игра продолжится до выявления победителя. Лимааль Манделья проигрывал фрейм за фреймом. Он стал сдавать фреймы, которые, собравшись, мог бы выиграть.

– Дружище, что с тобой? – спросил Гленн Миллер, не понимая агонии протеже. Лимааль Манделья в молчании вернулся к столу. Его уничтожали на глазах у всех. Он не мог поднять голову и увидеть Санта-Экатрину, наблюдающую за матчем. Ему сострадали даже враги.

Потом все кончилось. Последний шар в лузе. РО– ТЭХовский Анагностас Габриэль, действуя через синапсы осужденного убийцы, стал Величайшим Снукеристом За Всю Историю Вселенной. Его чествовали город и мир. Лимааль Манделья сидел на стуле, застреленный из своего же ружья. Санта-Экатрина опустилась на колени, чтобы обнять мужа. Лимааль Манделья смотрел перед собой, не видя ничего, кроме поглотившей его высокой воды иррациональности.

– Я возвращаюсь, – сказал он. – Здесь я не останусь; каждую минуту каждого дня меня будет окружать сплошной позор. Уезжаю. Домой.

Пять дней спустя он сломал все свои кии и сжег их. Последним в огонь пошел контракт с Гленном Миллером. Затем Лимааль Манделья взял жену, сыновей, чемоданы, весь багаж, столько денег, сколько мог вытерпеть его взгляд, и на эти черные деньги купил четыре билета на ближайший поезд до Дороги Запустения.

На станции Брам-Чайковский носильщики хватались за его фалды. «Понести ваши чемоданы, м-р Манделья, сэр, понести ваши чемоданы? Сэр, м-р Манделья, понести ваши чемоданы?» Он погрузил багаж в поезд. Когда тот выехал из-под исполинского мозаичного купола станции Брам-Чайковский, гунда-шушера, голь перекатная и босяки, нищие даже для скамейки в третьем классе, перебрались с сигнальных мостиков на крышу вагона. Перегнувшись через край, они стучали в окна купе и кричали: «Ради Божьей любви, м-р Манделья, впустите нас, добрый сэр, дорогой сэр, пожалуйста, впустите нас, м-р Манделья, ради Божьей любви, впустите нас!»

Лимааль Манделья опустил ставни, вызвал охрану, и после первой же остановки в Соборных Дубах его никто больше не беспокоил.

Глава 35

Тубус со свернутыми бумагами свисал с плеча Микала Марголиса, не доставая до шпал двадцати пяти сантиметров. Микал Марголис свисал с днища снабженного кондиционером вагона первого класса поезда «Вифлеем-Арес Ж/Д» двенадцатой модели. Снабженный кондиционером вагон первого класса поезда «Вифлеем-Арес Ж/Д» двенадцатой модели свисал с днища Новы-Колумбии, а Нова-Колумбия свисала с днища мира, который мчался вокруг солнца, делая два миллиона километров в час и таща за собой Нову-Колумбию, железную дорогу, вагон, Микала Марголиса и тубус с бумагами.

Узел Исивара остался за полмира отсюда. Руки Микала Марголиса налились сталью и теперь могли пронести его по всему пути мира вокруг солнца, держась за днища вагонов. Ни руки, ни узел Исивара больше не причиняли Микалу Марголису боли. Он стал подозревать, что обладает избирательной памятью. Свисая с днищ вагонов, он получил вагон времени для размышлений и самоанализа. За первую такую поездку с узла Исивара он измыслил план, тащивший его по сияющим рельсам через узлы, переходы, стрелки, башмаки и полуночные сортировочные к городу Кэршо. Влечение тьмы к тьме непреоборимо. Свернутые бумаги на плече не оставляли Микалу Марголису иного предназначения.

Он сменил позу на наименее неудобную и попытался представить город Кэршо. Воображение заполнил огромный черный куб с пещеристыми торговыми галереями: изысканные изделия тысяч мастерских притягивают глаз и кошелек; уровень над уровнем дворцов культуры, потакающих любым капризам от игры в го в уединенных чайных домиках до концертов величайших симфоркестров мира и подвалов, полных глицерина и мягкой резины. Там будут музеи и лектории, кварталы богемных художников, тысяча ресторанчиков, предлагающих тысячи кухонь мира, и крытые парки, разбитые столь искусно, что кажется, будто идешь под открытым небом.