Дорогая Альма

Внизу бескрайним зеленым морем простиралась Брама. Розоватый шар солнца садился за горизонт, бросая в изумрудную чащу яркие фиолетовые блики, и она словно искрилась.

— Красиво, — произнесла Маренн. — Какое величественное пространство. Аж дух захватывает. Как ты думаешь, Иван уже добрался на остров? — спросила она, обернувшись к Рауху. — Он сообразит, о чем я хочу его предупредить, когда Гертруда передаст ему послание?

— Конечно, сообразит, — уверенно ответил Раух. — По-моему, ты выразилась предельно ясно. А Вагнер передаст, как только он появится в усадьбе. Она — исполнительная, и к тебе она привязалась. Да, думаю, они уже ушли на остров. Или вот сейчас как раз переправляются. Олендорф снял оцепление, как только мы уехали. Больше всего он заботится о себе, чтобы с ним ничего не случилось. — Раух усмехнулся. — Чтобы его не обстреляли, он никуда не провалился, не приведи господь. Все остальные могут падать в пропась, нарываться на большевиков — это его тревожит только тогда, когда угрожает его собственной карьере. Вот с тобой, например, пришлось оправдываться лично перед рейхсфюрером — это очень тревожно. Как бы не обернулось против. А если бы я один завалился в этот карьер, без тебя, за меня рейхсфюрер не стал бы ходатайствовать и Олендорф бы не почесался.

Самолет поднялся еще выше — Брама исчезла. В иллюминаторе плыли только подсвеченные розоватым светом облака. Маренн откинулась на спинку кресла, закрыв глаза от усталости.

— Вот он сейчас заерзал на бронетранспортере, мол, там, в Берлине, не очень-то жалуйтесь, — продолжил Раух с иронией. — На все согласен. Он же понимает, что будет разбирательство, попросят написать отчет, могут и наказать хорошенько. Вот и заныл. Всю спесь с него как рукой сняло.

— А ты откуда знаешь? — Маренн повернула голову. — Ты же в самолет пошел.

— Но я же видел в иллюминатор, как он разговаривал с тобой. Ерзал на бронетранспортере. Как бы так сделать, чтобы ему не очень попало. Наверняка на санаторий согласился. Еще сам его охранять пообещал. Около каждого местного жителя по охраннику поставит. Не то чтобы в ров гнать на расстрел. Лишь бы его самого в Берлине не трогали.

— Ну, до охранников дело не дошло. — Маренн улыбнулась. — Это ты преувеличил. Но с санаторием обещал не мешать, это верно.

— Сейчас и Вагнер расспросит, пока ее везет, о какой это Альме идет речь. Я не сомневаюсь.

— Пусть спрашивает. Его я больше не опасаюсь. — Маренн качнула головой. — Он у меня на крючке. О чем бы он ни спрашивал, когда нужно будет действовать, он сто раз подумает. Во всяком случае, пока эта история с нашим падением в карьер в Берлине на слуху — затихнет. Потом, когда она забудется — другое дело. Но на войне все быстро меняется, сам знаешь. Одно забудется, всплывет другое. А мне сейчас, ты знаешь, так хочется увидеть знаешь кого? — Она повернулась к Фрицу.

— Кого? Джил, конечно. — Он пожал плечами.

— Джил — само собой. Айстофеля! — неожиданно призналась Маренн. — Потрепать по пушистому загривку. И рассказать, как я спасла Альму. Ты знаешь, я вылечила много людей. — Она понизила голос. — Но почему-то, когда поняла, что эта собака будет жить, испытала такую радость, как когда-то очень давно, в Чикаго. Когда закончила оперировать первого пациента и осознала, что все — удачно. Он спасен, будет жить. Я давно уже не чувствовала ничего подобного. Все постепенно превращается в рутину. Даже такое чудо, как победа над смертью, возвращение жизни. Альма напомнила мне об этом. Дорогая Альма.

— А Отто ты разве не хочешь увидеть? — Фриц наклонился к ней, взяв за руку.

— Не скажу. — Маренн отвернулась, чтобы скрыть улыбку.