Дорогая Эмми Блю

– С вами всё в порядке? – спрашиваю я.

Луиза прерывисто вздыхает.

– Всё хорошо. Говорю же, я просто потеряла равновесие. Едва не упала. Схватилась за перила, уронила чёртову вазу.

Я промокаю полотенцами лужу воды.

– Ну, лучше уж ваза, чем вы, вот что я скажу.

Она издаёт клокочущий звук, как бы говорящий: «Вот как?» – и больше ничего не говорит. За те восемнадцать месяцев, что я здесь провела, мы с Луизой разговаривали лишь пару раз, и то по несколько минут. Она не грубая. Она сухая. Вот подходящее для неё слово. Думаю, в прошлом она была директрисой женской школы или медсестрой в больнице. Она говорит только то, что нужно сказать, без общих фраз, потому что общие фразы – лишь трата времени. Никаких «хорошо ли вам спалось?», никаких «как вы думаете, ждёт ли нас бабье лето?». Только «нужно сделать то-то и то-то» и «нечего сопеть, ваш позвоночник это не исправит. Смиритесь и двигайтесь дальше».

– Вы не ужинали, – говорит Луиза.

– Что, простите?

– Вчера вечером. Вы пришли домой и сразу легли спать, и ни слуху от вас, ни духу – Луиза смотрит на меня, медленно дышит, крутит на большом пальце кольца из олова и больших цветных камней.

– Я очень устала, – я ставлю обратно в вазу скрюченную лаванду. – Сразу в кровать, и уснула.

По правде говоря, вернувшись домой, я не могла смотреть ни на еду, ни на людей. Дело было в Элиоте, в его словах о вере в чудо, в том, как он посмеялся надо мной. Дело было в Лукасе, в том, что он не смог подвезти меня до порта. Дело было в том, что я не могла позволить себе такси. Вчера ночью я вновь чувствовала себя шестнадцатилетней. И такой одинокой.

– И как оно?

Я недоумевающе смотрю на Луизу.

– Франция, – уточняет она.

– А-а, – я сжимаю в руке мокрый платочек. – Ничего. Выбирали костюм. Лукас хотел белый.

– Белый? – её мышиные брови ползут вверх, а уголки рта – вниз, словно она хочет сказать: «Вот, значит, как теперь одевается молодёжь?»

– Смотрелся ужасно, – говорю я, Луиза вздыхает, судя по всему, окончательно разочаровавшись в мире, и говорит:

– Ну ещё бы. О чём он только думал?

«Я не знаю», – хочу сказать я. Я очень хотела бы знать, но я не знаю. Отчасти мне хочется вывалить ей всё: рассказать, что Лукас, по-моему, совершает ошибку, что он вот-вот всё разрушит, и я никогда так остро не чувствовала, что нужно сказать ему о своей любви. Но меня останавливает наша крепкая четырнадцатилетняя дружба и преданность. Потому что какое я имею право вмешиваться в то, что решают только он и Мари? И я не вмешиваюсь. Луиза смотрит на меня мудрыми, понимающими глазами, много повидавшими за семьдесят лет, и я понимаю: её мало что удивит. Но ничего не говорю. Лишь смотрю по сторонам. Ваза с цветами стоит на радиаторе, пятно на ковре почти незаметно.

– Хорошая новость: ваша ваза в полном порядке.

Луиза опускает голову ещё ниже.

– Ну, и то хорошо.

Я смотрю на неё.

– Хотите, можете опереться на мою руку?

– Нет, спасибо, сама справлюсь.

Я хочу спросить, уверена ли она, но не давлю. Говорю только, что, если понадоблюсь, буду дома до одиннадцати, а потом мне нужно на работу. Она кивает, и я иду в кухню, завариваю чай, мажу маслом два тоста, сверху кладу по кусочку банана. Думаю о сегодняшней смене, двойной нагрузке, которая ждёт меня впереди – на мне и обед, и ужин – и о том, чем себя порадую, когда вернусь. Бывают дни, когда только эти мысли дают мне силы держаться. Дни, когда мои ступни горят, спина раскалывается и я знаю, что дома меня никто не ждёт. Мысли о простых, всегда доступных радостях. Миска супа в постели, хороший фильм. Например, «Лидер», о котором никто ничего не слышал, с Джоном Бон Джови в главной роли – это DVD я купила на барахолке за девяносто девять центов, когда мне было шестнадцать лет. Тогда это было единственное место, где я могла себе позволить купить DVD. Вот почему большинство моих любимых фильмов смотрела только я.

– Лидер – сопли вытер, – всегда бурчал Лукас, и, как всегда, получалось глупо и не смешно, да и рифма так себе. – Я сто раз говорил: это сумасшествие.

– Что именно? Что он получил несколько Оскаров?

– Нет, Эм. Что ты добровольно пересматриваешь его снова и снова.

Я мою нож, вытираю кухонную стойку и с подносом в руках иду в коридор. Луиза всё ещё там. Теперь уже не на нижней ступеньке, а на полу, сидит, прижавшись спиной к лестнице. Она смотрит на меня, и её тонкие, как бумага, веки закрываются.

– Может, всё же дать вам руку?

Луиза хрипло вздыхает.

– Да, пожалуй.

Я ставлю поднос на пол.

– Хорошо, что я…

– Эмми, просто дайте мне руку.

Я протягиваю ей обе руки. Она берёт их. Её пальцы сухие и тёплые, как сандаловое дерево, и она вцепляется в меня так сильно, что её кольца режут мне кожу. Луиза дважды пытается подняться и вновь шлёпается на пол, её лицо напряжено, пот стекает по губам. С третьей попытки она наконец встаёт, выпускает мою руку, хватается за перила.

– Помочь вам дойти до комнаты или кухни? – спрашиваю я.

– Справлюсь сама, спасибо.

– Вы уверены?

– Вполне.

– Хорошо. Если буду нужна, я наверху.

Я беру поднос. Луиза, шаркая, уходит, её бордовая бархатная юбка шуршит по ковру.