Дорогая Лав, я тебя ненавижу

Я могла бы все отрицать, но я никогда раньше не лгала своему папе и точно не собиралась делать это сейчас.

– Может, вот настолько маленький, – я повторила его жест, и он кивнул в ответ на мое признание, его большой палец нежно смахнул слезы с моей щеки.

– Авина, любимая, – вздохнул он. – Ты ведь знаешь, что мама любит тебя?

Он так это сказал.

Как будто пытался убедить меня в том, что Санта настоящий, хотя в свои семь лет я знала, что это не так. Какой-то идиот по имени Чад был более чем счастлив развеять мои иллюзии на перемене.

Он был прав в печальном, разочаровывающем смысле. Мама и правда любила меня… но так, как любила бы поддельную картину Пикассо, которую она купила на распродаже и повесила на стену.

Сначала она была очень взволнована.

Пока не смогла позволить себе купить настоящую. Но так и не нашла времени снять первую картину.

Теперь она просто была… там.

Собирая пыль.

– Ты ей расскажешь? – я перешла к сути. – Что это был не несчастный случай?

Папа втянул в себя воздух.

– Я должен. Это не то, каким человеком я хочу тебя видеть, Авина. Ты никогда не будешь счастлива, никогда не обретешь покой, храня в сердце столько обиды, – он постучал пальцем по левой стороне моей груди, где однажды появится полость, заполненная черной слизью, если я не буду осторожна. – Но нет, я не скажу ей.

Я ошеломленно уставилась на него.

– Почему?

– Потому что твоя вина лишь в том, что ты пытаешься напомнить своей маме, что у нее две дочери. И я никогда не смогу винить тебя за это, Лав.

Я не стала просить его вдаваться в подробности, но этот простой комментарий возродил проблеск надежды, которому я почти дала умереть.

Он был на моей стороне.

Все еще.

– Но ты должна извиниться перед своей сестрой. Ты сделаешь это для меня? – он выгнул бровь.

– Да, папа, все что угодно. – Я резко замолкаю. – Но что насчет мамы?

– Я с ней разберусь.

На этой ноте я бросилась в объятия папы, стиснув его так сильно, что наверняка перекрыла ему дыхательные пути. Он не дрогнул, обхватил меня за плечи и прижал к своей груди так, как будто от этого зависела его жизнь.

Затем он позволил мне плакать, как мне показалось, целую вечность.

Все это время он гладил меня по спине, играл с моими волосами, пока мои щеки не высохли и я снова не была готова функционировать как человеческое существо. Мы с папой договорились выйти из безопасности дерева через пять минут.

Вот тогда я испустила такой пронзительный крик, что соседский доберман зашелся в приступе лая.

– Что случилось, детка? – тут же спросил папа.

– Фу! – я кричала, указывая на червеобразную штуку, ползущую по вишневому дереву. – Убей ее, папа!

Последнее, чего я ожидала, как папин глубокий смех разрежет воздух. «Что смешного? – подумала я. – И почему папа опускается на одно колено?» Я чуть не задохнулась от ужаса, когда он стряхнул зеленого червяка со ствола дерева в свои сложенные ладони.

– Ты знаешь, что это такое? – папа медленно протянул руки в моем направлении, и я отпрянула, пятясь назад. – Все в порядке, милая, обещаю. Подойди взглянуть.

Судорожно вздохнув, я подчинилась, с предельным вниманием разглядывая мохнатое насекомое на ладони моего отца.

Я видела его раньше.

– Это гусеница, – вспомнила я.

– Да, конечно, но я не собираюсь ее обижать.

– Почему? Она такая… странная. И посмотри, как медленно ползет. – Я ломала голову в поисках объяснения, чем эта зеленая штука отличается от гигантских пауков и комаров, которых папа давил без долгих размышлений, когда мы были в походе.

– А что насчет бабочки, которую мы видели на прошлой неделе? – спросил папа. – Она была странной?

Я представила великолепную бело-желтую бабочку, которую видела, когда играла с папой в парке. От нее исходила такая теплая, золотистая аура. Возможно, это было просто отражение солнца на ее крыльях, но я все равно всю дорогу домой мечтала увидеть ее снова.

– Нет, – улыбнулась я, вспоминая. – Она была прекрасна. Словно сияющая звезда.

– Ты ошибаешься, – шокировал меня папа. – Вот эта малышка… – он подбородком указал на полосатое насекомое, – она настоящая звезда. Все заслуги принадлежат ей. Она та, кто прилагает все усилия. И да, она медленная. Да, ей может потребоваться время, чтобы добраться туда, где она должна быть, но она все равно продолжает идти. Чтобы однажды… тоже стать бабочкой.

Очарованная, я опустилась на колени в мокрую траву рядом с ним, впитывая каждую каплю знаний моего отца.

– Понимаешь, без этой странной фазы, без работы, борьбы не было бы победы. Без уродства не было бы красоты.

– Значит… единственный способ попасть туда… – я указала на голубое небо, где бабочки по всему миру расправляют свои крылья, затем на пушистую гусеницу, извивающуюся в руках моего папы, – это начать отсюда?

– Именно так, – папа удовлетворенно кивнул, прежде чем вручить мне неожиданный подарок – саму гусеницу. Сначала он разжал мой стиснутый кулак, а затем переложил хрупкую малышку из своей ладони в мою.

Глядя на нее в тот момент, я больше не считала ее странной.

Или противной.

Она была бойцом.