Дорогая Венди

Венди опирается на стену, её пошатывает, и наклонная палуба тут ни при чём. Воспоминания тянутся к ней – тяжесть, от которой ей кажется, будто она была заперта в корабле часами, карабкалась наружу и так и не смогла выбраться. Было ли это похоже на то, как чувствовал себя Майкл в окопе, проползая мили по грязи и постоянно ожидая вражеского огня или снаряд с небес?

Она так мало знает о том, что он пережил там, только то, что было после, только боль, но ничего конкретного. Нед и Майкл иногда говорили о войне, делая вид, что играют в карты, но на самом деле почти не смотря в них. Она рада, что её брат и муж есть друг у друга. Майкл никогда не говорил так с ней, и раньше это задевало её самолюбие.

Но если подумать, что она сделала для того, чтобы он доверял ей, чтобы поделился болью? Много раз бросала правду ему в лицо и требовала, чтобы он вспомнил Неверленд? Почему он должен желать делиться с ней сокровенным после всего, что она ему устроила?

Впрочем, недавно он её удивил. Майкл, Джон и Элизабет, тогда ещё его невеста, пришли на чай, пока Нед гулял со своим отцом и Джейн. У Мэри был выходной, но её усилиями кухня была полна булочек – у Венди такие наверняка бы подгорели. После чая Майкл предложил помочь помыть посуду, чему она очень удивилась. Она не смогла припомнить, когда в последний раз они оставались наедине, и почти испугалась, но приняла его предложение.

Всё казалось таким хрупким и непростым, несмотря на уют кухни. Венди была напряжена до предела, чувствуя, что всё может рухнуть от легчайшего неверного движения, вспоминала те давние разбитые тарелки и чашки и собственные крики. Потом Майкл заговорил, и его голос застал её врасплох, так что Венди уронила блюдце, которое держала в руках. Мыльная вода плеснула на пол, и Майкл вздрогнул.

Она помнит, как затаила дыхание, борясь с подступающими слезами. Но Майкл взглянул на неё и вымученно улыбнулся. Он был одновременно её братом и совсем чужим человеком. Венди едва не упала на колени, чтобы схватить его за руки своими мокрыми ладонями, с которых текла вода, и умолять о прощении. Но страх прибил её к месту, и она не шелохнулась, только вода капала с рук, а осколки блюдца лежали на полу.

– Я хочу помнить, – сказал он, и её сердце запнулось.

Сначала она машинально подумала, что он говорил про Неверленд. Даже тогда, после всего, после лечебницы, после всей боли, причинённой ему, из-за которой всё и случилось, она всё равно первым делом подумала про остров. Но он имел в виду войну, свой собственный шрам – такой же, каким для неё был Неверленд.

– Некоторые солдаты – они мечтают забыть, но я хочу помнить.

Его руки дрожали, одна сжимала тряпочку для посуды, другая – набалдашник трости, с которой он всё ещё ходил.

Раненая нога тоже дрожала – знак усталости, но Венди знала, что, если она предложит стул, он откажется из гордости. У него было такое потерянное, умоляющее лицо, будто он вновь ребёнок, который проснулся от кошмара в детской и просит сестру всё исправить.

– Я хочу помнить каждый миг, – сказал он ей. – Но чем сильнее я стараюсь не забывать, тем больше ускользает. Я теряю лица, имена, я как будто убиваю их заново. Они умирают, а я никак не могу спасти их. А иногда бывает, что я могу только вспоминать и тогда вспоминаю слишком многое. Не хочу.

Майкл поднял руку, сжимающую тряпочку, и прижал к голове, и Венди оставалось только представлять, какие ужасы разворачивались там, на его личном фронте. Мир обернулся оранжевым, и чёрным, и красным, взрывы, шрапнель и огонь расцветали, как какой-то огромный кошмарный цветок, люди кричали, и истекали кровью, и умирали.

– Я выжил. Я обязан помнить. Я задолжал это тем, кто умер, но они утекают сквозь пальцы, и я не могу их удержать.

Он опустил руку; слёзы стояли в глазах и собирались на ресницах, но не падали. Венди никогда не видела его таким старым и таким юным в одно и то же время.

– Как ты запомнила, Венди? Как ты не забываешь?

Тогда он ближе всего подошёл к тому, чтобы спросить её о Неверленде – единственный намёк на то, что какая-то часть его, возможно, всё ещё помнит. Он смотрел на неё с разбитым сердцем, разбивая этим и её собственное; он вновь был её братом, снова тянулся к ней, а у неё не было ответов. Ей оставалось только обнять его, оставляя на спине его рубашки мокрые пятна от рук.

Он вздрогнул в её объятиях, потом застыл. А когда она отошла, они будто вновь стали чужими друг другу. Он отступил, закрылся, и они вновь приступили к мытью посуды, не говоря ни слова. Только по щекам Венди до самого подбородка струились слёзы.

Венди отталкивается от стены, ощущая себя такой измотанной и потрёпанной, выжатой ещё сильнее, чем раньше. Хочется покончить с наплывом воспоминаний. Это всё не то, не эти вещи угрожают ей самой и Джейн здесь и сейчас.

Меч бьёт её по бедру, когда она карабкается обратно к солнечному свету. Чаша неба бледно-голубая, как яйца дрозда. Она представляет, как Крюк и его пираты падают в эту бесконечную синь. Взлетают. Растворяются.