Дорогая Венди

В неё впивается новый страх. В спальне у окна она смогла откинуть все сомнения, но теперь, когда столько горя прижимает её к земле, кажется, будто она глубоко пустила корни в почву Неверленда. В её голове нет ни одной щёлочки для счастливых мыслей. Если она попробует, сможет ли она взлететь теперь? А если нет, то каким чудом она вернётся домой, когда найдёт Джейн?

8. Охота

Она всё вертит в руках наконечник стрелы, пытаясь догадаться, что это и откуда, и ничего не понимает. Какая-то мелочь не даёт покоя, эта стрела выглядит знакомой, но какой-то не такой. Как луна, что сияет над Неверлендом, этот наконечник слишком идеальный для настоящего. Кремень блестит на ладони, каждая грань выбита точно, все одного размера и формы.

Она слышит тихий повторяющийся звук и не сразу понимает, что это плач, а не просто ещё одно насекомое или ночная птица. Она прячет тёплый на ощупь наконечник в рукав ночной рубашки и подбирается к краю помоста, чтобы посмотреть, кто плачет. Ещё не совсем стемнело. Всё вокруг жемчужно-серое, и везде спят мальчишки. Некоторые свернулись клубочком на земле, некоторые уснули в ветвях, как большие тропические кошки, и в этом свете они кажутся более юными, чем выглядели в резких тенях при луне. Даже Артур. Не видно только Питера. Она представляет, как он сидит на верхушке дерева, словно дикая птица.

Открывающийся вид на лагерь напоминает картинку в одной папиной книге, где были чёрно-белые рисунки древних руин в далёких странах. Она надеялась когда-нибудь посетить эти места, но сейчас она дальше от дома, чем когда бы то ни было, и всё, что ей хочется, – это вернуться назад. Тоска по дому вновь наплывает, такая сильная, что почти осязаемая. Знакомый запах табака из папиной трубки, которую папа позволяет себе по особым случаям. Ароматы выпечки из кухни. Мама, которая тихонько напевает, если думает, что никто не слышит. Даже хриплое мяуканье кошки, которая приходит к кухонной двери, чтобы попросить объедков – она кусается не реже, чем мурлыкает, но всё равно тычется всем в ноги, чтобы её погладили.

Она вспоминает все эти детали, старается удержать их в голове. Если этого не делать, они превратятся в историю, которую ей кто-то рассказал, далёкую и не имеющую к ней отношения. Питер больше не поил её сладким чаем, но что-то всё равно загораживает её имя, будто дверь, за которую не заглянуть. Само это место, сам Неверленд записывает себя поверх воспоминаний о доме. Недавно она попыталась подумать о доме и не смогла вспомнить цвет маминых глаз. Она помнит мамино лицо, но размытое, нечёткое, глаза – грязного голубовато-зеленовато-карего оттенка, и ей страшно.

В предзакатной тьме под деревьями она может разглядеть только нечёткий силуэт соседнего помоста. Опираясь на толстую ветку, которая поддерживает оба помоста, она пробирается через них так тихо, что тот мальчик даже не смотрит наверх. Это Тимоти, именно он прятался в листве среди сладко пахнущих цветов. И именно он попросил рассказать сказку до конца.

Она рада видеть, что Тимоти смог вернуться в лагерь, но облегчение недолго длится. Его маленькое тельце дрожит, пытаясь удержать в себе слишком большое для него горе. Она подбирается ближе и садится рядом, касается его плеча и прижимает палец к губам, когда он испуганно вскидывает голову.

– Что случилось? – шепчет она.

Его мокрое лицо в красных пятнах от плача, а глаза кажутся ещё больше от слёз. Он смотрит на неё, и, помедлив, она тянется к нему, чувствуя себя глуповато. Он ныряет под её руку, прижимается к боку, и девочка телом ощущает его всхлипы.

– Кошмар приснился, – невнятно говорит он.

Она гладит его по волосам. В них забился песок.

– Можешь мне рассказать, если хочешь.

– Я был где-то не здесь, и у меня была кровать, огромная, как океан. Там было окно, и перед ним стояли двое, но у них не было лиц, и я не помню, кто они такие.

– Они сделали тебе больно?

Он отрицательно качает головой. Она чувствует это рёбрами.

– Они просто стояли там и смотрели на меня. Один пел, а другой потянулся потрогать меня за голову, а потом я проснулся.

Он отодвигается, и она может посмотреть ему в лицо. Слёзы больше не льются, но глаза всё такие же круглые.

– Ты знаешь, кто они такие? – Он умоляюще смотрит на неё, и она с трудом сглатывает.

Это родители. Родители, которые пели ему колыбельную и укладывали спать. А для Тимоти это кошмар. Он едва помнит, что потерял, осталось только ужасное чувство, что он лишился чего-то очень важного в жизни. Видеть дикий ужас на его лице больно. Больно не только за него, но и за себя.

Чем дольше она остаётся здесь, тем больше частей самой себя она потеряет. Теперь она уверена: это уже началось. Однажды она проснётся и не сможет вспомнить не только мамино лицо. Она не вспомнит, что у неё вообще были родители.