Еще три шага. Ещё два. Надежда трепещет в груди, ужасное хрупкое чувство. Нельзя разрешать себе надеяться, но она не может удержаться даже теперь. Ещё шаг – и она снаружи. Она щурится от солнца, запахи травы щекочут нос. Венди поднимает голову. Джон сидит за столиком под большим дубом, которые растут то тут, то там. Даже чай есть.
Всё такое приличное, просто картинка семейного счастья. Венди борется с криком, что рвётся из глотки – то ли смех, то ли вопль. Принуждает себя спокойно пересечь лужайку. Повсюду вокруг на клумбах яркими вспышками цвета буйно растут цветы, словно по траве разбросали драгоценные камни. Если не приглядываться, можно почти забыть, что за плотной живой изгородью по обе стороны от ворот прячется крепкая железная решётка забора. А если не оборачиваться, то можно сделать вид, что там нет стены, которую она так и не смогла преодолеть.
Венди разрешает себе на миг поднять голову и посмотреть в чистое безоблачное небо. От этой сини кружится голова. Можно упасть в неё – падать и падать. А потом очутиться на изнанке мира, где в лагуне поют русалки. Она разглаживает рукава и юбку, ощущая тайные кармашки. Так руки не дрожат.
Она останавливается прямо у столика, и Джон встаёт поприветствовать её. Он отлично держит лицо, нервозность спрятана под напускным спокойствием. На самом деле он совсем не спокоен. Венди торопливо припоминает, что спрятано в её одежде: кнопки, катушка ниток, одинокая страница газеты, много раз свёрнутая в узкую полосу вдоль шва. Ритуал её успокаивает, но она не улыбается в ответ на улыбку Джона.
Джон целует её в щёку и приглашает присесть. Он годами обвинял её в притворстве, но теперь сам притворяется, что просто пришёл в гости, словно он просто брат, который заглянул домой к сестре.
Венди садится, держа спину прямо. Пусть Джон нарушит молчание первым. Видно, что за его вымученной улыбкой громоздится множество слов. Это отчасти приятно, но мало утешает. Самое ужасное, что она ведь может выйти за ворота вместе с ним. Нужно только солгать. Сказать Джону и доктору Харрингтону то, что они хотят услышать. Что Неверленда не существует, что она всё выдумала. Нужно только извиниться и пообещать никогда больше про это не заговаривать.
– Чаю? – Джон поднимает чайник над чашкой.
– Да, пожалуйста.
– Два кусочка, я помню. – Его лицо смягчается.
Хочется злиться, но его улыбка обезоруживает. Свет падает через листву и играет в его волосах, блестит на очках, и сейчас он снова просто её брат, а не один из тюремщиков. Глубоко в его глазах таится тень того мальчика, который летал вместе с ней, вопил и кричал вместе с Питером, кто играл в войну и «делай как я».
Венди открывает рот и закрывает обратно, пытаясь придумать, что такого невинного можно сказать. Если она спросит, куда делся тот малыш и помнит ли он хоть что-нибудь, он только расстроится и нахмурится.
За блестящими стёклами очков уголки глаз расчертили «гусиные лапки», и это неожиданно. Когда он вырос? А она сама? Она так цеплялась за того мальчика, которым был Джон, того, который летел к звёздам вместе с ней, что совершенно пропустила его взросление.
Этот новый Джон просто однажды появился перед ней – уже не мальчик, а мужчина со своими представлениями о том, как ей следует себя вести. Она вдруг понимает: пусть он её брат, но она совсем его не знает. Ей нечего спросить у него, чтобы не выглядеть глупо. С кем он дружит? Есть ли у него избранница? Собирается ли он когда-нибудь жениться?
Он упоминал раньше, что у него назначена важная встреча, объясняя этим, что не может задержаться надолго. Когда он навестил её впервые – спустя месяцы после того, как бросил её здесь, – он говорил о деловых перспективах, что-то о том, чтобы продавать товары со всего мира в Англии, но больше он об этом ни разу не упомянул. Когда она спросила, он сморщился, помрачнел и сдавленным голосом объявил, что деловые вопросы – это не женская забота. Она задаётся вопросом: неужели это вложение не принесло выгоды? Это о деньгах он так беспокоится – о том, что за её пребывание здесь нужно платить, как и за дом, в котором они выросли?
Вина и страх впиваются в неё. Не зная, что сказать, Венди решает молчать. Она складывает руки на коленях и смотрит, как Джон разливает чай, добавляет сахар, размешивает и осторожно кладёт ложечку рядом. Его движения аккуратны, словно всё вокруг слишком хрупкое, а не только она сама. На висках у него седина под стать морщинкам в уголках глаз. Она вспоминает, как он обхватил её руками и держал, а она кричала, царапалась и тянулась расколотить ещё одну тарелку. Тогда в его волосах не было седины, но однажды разглядев, Венди уже не может не замечать её, пусть он и младший брат.
Теперь она вдруг видит, как он быстро возмужал, пока она не замечала. Сердце переворачивается в груди. Она не была ему старшей сестрой с тех пор, как они вернулись из Неверленда, – не такой, какой следовало. Смерть родителей всей тяжестью упала на него, а не на неё. А она сама только добавила веса ноше на его плечах. Ему пришлось вырасти и забыть Неверленд. У него не было выбора.