Дорогая Венди

– Неверленд. – Она прижимается головой к дереву и закрывает глаза. Чем сильнее доктор Харрингтон и Джон пытались отнять Неверленд, тем крепче она цеплялась за него, пока Неверленд не превратился в нечто совсем иное. Но она не идеальна, и её дом – не там. Дом – это значит семья и нужность, место, где различают добро и зло. Неверленд – просто место, куда можно сбежать и спрятаться.

Венди ощупывает края дыры в сердце, которая спрятана за запертой дверью. Она устала от этого. Вымотана до предела.

– Неверленд не настоящий. – Она открывает глаза и смотрит на Мэри. – Я не хочу сказать, что её не существует – она есть. Я имею в виду, там всё ненастоящее. Неверленд – это сказка, выдумка маленького мальчика о пиратах, индейцах и русалках. Только Питер на самом деле не ребёнок. Он нечто иное. Я не знаю, что он такое, но мне кажется, он превратил себя в представление о том, какими бывают мальчики, и порой он нечто очень опасное.

Венди берёт Мэри за руку, переплетает пальцы и смотрит на них – смуглые и белые.

– Ну а ты? – спрашивает Венди. Она частично боится ответа, но не знает, что ответить на вопрос Мэри, поэтому решает спросить сама. – Что бы сделала ты, если бы тебя завтра выписали? Куда бы пошла?

Теперь Мэри тоже выглядит озадаченно, и у Венди перехватывает дыхание и ускоряется пульс. Это совсем не то же, что те истории, которые они годами рассказывали друг другу – о том, чем бы они занялись, если бы сбежали. Это были просто выдумки, способ выжить. Теперь всё пугающе близко к правде. Они не убегают от реальности, а бегут в неё, в новый дом, в новую семью.

– Ты бы… – с сомнением начинает Венди. Думать о том, что Мэри уплывёт в Канаду, что между ними проляжет целый океан, слишком трудно, так что она спрашивает другое: – Ты бы стала искать отчима?

Месть. Она не говорит этого вслух. А она сама отомстила бы Джеймисону, если бы могла? А Питеру? Если бы у Мэри появилась возможность, отплатила бы она человеку, который запер её здесь?

– Нет, – отрезает Мэри. Глаза цвета влажной сосны теперь ещё темнее, чёрные зрачки поглотили всю карюю радужку.

– Мне ничего от него не нужно, а я ничего ему не должна. Мы никогда не были семьёй. Он для меня никто, не стоит тратить на него ни секунды.

Мэри с силой сжимает руку, подчёркивая свои слова. В ней не та злость, которую Венди видела раньше, и она задаётся вопросом, не пытается ли та убедить сама себя. Отчим ей никто, но он остался её незажившей раной.

– В Канаду я тоже не вернусь, – отвечает Мэри на незаданный вопрос Венди, и глаза щиплет от облегчения. Она сглатывает комок в горле, а Мэри продолжает: – Я не… Там моё племя, но на самом деле я их совсем не знаю. Я была такой маленькой, когда мы уехали. Я не знаю, где моё место.

Венди едва не кричит: «Здесь! Со мной!», но сдерживает порыв. Она не может на это претендовать, и неважно, насколько больно думать о том, чтобы бросить Мэри здесь, уйти во внешний мир и выйти замуж за человека, с которым она даже не знакома.

– Мне бы хотелось путешествовать, – продолжает Мэри. – Но это непросто.

Мэри поднимает их соединённые руки; солнце пробивается через листву над их головами и высвечивает разницу в цвете кожи – это говорит само за себя. Мэри опускает голову, будто опасаясь, что надежда покинет её, если она заговорит слишком громко.

– Ещё до того, как я начала работать на кухне, я подумывала о том, что было бы славно открыть маленькую булочную, свою собственную лавочку, но…

Мэри вновь поднимает сцепленные руки – снова тот же ответ, и Венди внезапно понимает, что Мэри даже не надеется когда-нибудь покинуть это место; она рассчитывает состариться и умереть, не взглянув на мир за стенами лечебницы Святой Бернадетты снова. Сердце колотится, внутри вскипает злая ярость. Этот мир мужчин и их правил, которые вечно указывают, что женщинам можно делать, а что нельзя – особенно женщинам, которые похожи на Мэри.

Эта нечестность давит на Венди, но она чувствует себя слишком маленькой, чтобы противостоять всей этой несправедливости.

– Ты правда собираешься согласиться? – спрашивает Мэри, помолчав.

– Выйти замуж? Наверное. – Свободной рукой Венди тянет за рукав, пытаясь представить, что она облачена в свадебное платье.

– Притворюсь. Поиграю в жену и мать, – Венди пытается улыбнуться, но ей больно, глубоко внутри всю её пронзает боль. – В конце концов, не в первый раз.

* * *

– Венди. – Тигровая Лилия касается горла, будто ей больно говорить. Её голос похож на ледяной ветер с пустоши. Слышать его невыносимо, особенно ужасно звучит в её устах имя Венди.

Несколько мгновений Венди способна только неотрывно смотреть на неё и жаждать исправить всё, что случилось с Тигровой Лилией, вновь превратить её в ту девочку, которую она помнит. Пальцы Тигровой Лилии, жёсткие, как веточки, проводят по щеке Венди. Это почти что кости, но Венди заставляет себя не уклоняться от этого прикосновения. Тигровая Лилия глядит вопрошающе, а глаза у неё живые, человеческие, не такие, как её плоть; и Венди смотрит в эти глаза, словно так можно забыть, во что превратилось остальное тело.