Дороги и судьбы

— Да что это такое? Да куда это нас?.. Свечи, свечи есть у кого-нибудь?..

В потемках шарили в чемоданах, свечи у кого-то оказались, были извлечены (две толстые стеариновые), зажжены, осветили бледные, испуганные лица и деревянные нары по бокам, где нам следовало располагаться. Затрещали дрова в буржуйке, кто-то не растерявшийся сразу кинулся ее топить. Этим «кем-то» оказался Пашка Глухов. Ни смятения, ни испуга не было на лице молодого подзаборника, напротив — законная гордость! На пароходе от него шарахались, а тут он оказался не только уместен, но и всем нужен. Сидя на корточках у буржуйки, растопил ее умело, быстро. Вот-вот начнет раскаляться, к ней уже протягивались замерзшие, застывшие ладони, хотя казалось, что с этими дырами в потолке топить вообще не имеет смысла! Женские рыдания. Чей-то крик:

— Силина, Силина надо разыскать!

— Где вы его ночью найдете?

Никто, конечно, не раздевался, не разувался. Одни, прижавшись друг к другу, уселись на нарах с ногами, другие попытались там улечься, а кому-то и поспать удалось, ибо среди разнообразных звуков, наполнявших юрту в ту зимнюю ночь, слышался и храп с посвистываниями…

А я сидела у буржуйки вместе с поддерживающим огонь Пашкой Глуховым. Он на корточках, я на чемодане. Гордилась собой: ничем не выдала своего испуга, своей растерянности. Была бодра и всех утешала: ничего, ничего, завтра, я уверена, нам дадут другое помещение, а уж эту ночь как-нибудь… Показывая пример рыдающим женщинам, вызвалась дежурить первой. Наш Вергилий предупредил: вокруг бродят преступные элементы, могут, польстившись на наши чемоданы, взрезать брезент палатки, а значит, кому-то следует дежурить не смыкая глаз. Вот я и не смыкала, сидя около печки, рядом со свечой, на что-то прилепленной. Круг света около, потонувшие во тьме нары, я озиралась, с ужасом ожидая увидеть огромный нож, пропарывающий брезент палатки, однако в этой тьме увидеть нож возможности не было. Да и услышать тоже. Рыданья не прекращались, одна слабонервная замолкала, начинала другая. Я их так мысленно и называла — «слабонервные». И хвалила себя. Я молодец. А ведь войдя в эту юрту, уместную на жарких степных песках, но не на ледяных просторах, тоже оцепенела от страха. Мгновенно вспомнилось все то ужасное, что я слышала и читала об СССР, такое ужасное, что поверить всему этому было невозможно. Впрочем, «во все это» я не вслушивалась и не вчитывалась — политика не интересовала меня, некогда было на нее отвлекаться, свою жизнь следовало устраивать, на поверхности удерживаться, рук не опускать, а иначе ничего не стоило на улице очутиться… Но грянула война. Защитниками русской земли становятся большевики, значит, надо быть с ними, всем, чем возможно, им помогать, их любить, понять, во что они верят, и самой в это поверить. Чем я в военные годы и занималась. И убеждена была, что никаких сомнений не испытываю. Но в глубине души, на самом ее донышке, — испытывала, откуда иначе было взяться этому страху, вспыхнувшему той ночью в юрте? Но я одолела его, превозмогла. Громко всех утешала: ничего, ничего, потерпим! Нас завтра же переселят!

И в самом деле: переселили. Мы попали в деревянный барак, светлый, с нормальными окнами, с двухъярусными нарами, с печкой-плитой в передней, с запасом дров. Печку мы постоянно топили, и было тепло. Вот я и назвала наши условия в письме к матери «очень приличными».

А страх? Это пронзительное, сжимающее сердце чувство, испытала ли я его еще во время нашего долгого странствия? Да, да. Позже. На какой-то станции под Иркутском, где остановился состав из вагонов, на иностранных языках именуемых «телячьими», а на русском — теплушками, в которых мы ехали. И был вечер. И мы, как всегда, не знали, ни где стоим, ни сколько простоим. А последнее знать было особенно важно: успеем ли, выскочив наружу, найти укромное местечко, чтобы…

Стук в дверь, голос гонца, посланного начальником эшелона, — я этого начальника в глаза не видела!

— В баню пойдете! Соберите вещи, белье чистое!

К тому времени мы ехали уж не помню сколько суток, четыре полки — две верхних, две нижних — во всю ширину вагона, справа и слева, на трех — люди, по семь человек на каждой, на четвертой, нижней, — вещи; спали не раздеваясь, в центре — буржуйка, дежурили, поддерживая огонь круглосуточно, топливо добывали по дороге, во время остановок, тащили все, что под руку попадется, главным добытчиком и истопником был Пашка Глухов, ему помогали все те, кто помоложе и пободрее.