Дороги, которые нас выбирают

Родители общались в основном с людьми приличными. Среди их знакомых и друзей грабителей и насильников не было. Сажали в основном торговых работников, и это Борису было понятно. Не совсем понятно было, почему частенько сажали врачей-гинекологов, это он понял позже.

Что касалось папы, то обычно неприятности были связаны с его работой. На заводе иногда не выполняли план, выявлялись недостачи труб из нержавеющей стали, которые были мечтой всех владельцев садовых участков, происходили аварии, и тогда кто-то должен был за это ответить. Можно было лишиться премии, получить выговор, но это было не так страшно. Самым страшным было исключение из партии.

Однажды на заводе погиб рабочий, и папиного друга, который был начальником участка, исключили из партии. После этого папин друг спился.

Борис всегда боялся, что папу тоже когда-нибудь исключат из партии. Поэтому, когда отец приходил с работы мрачный, он молил бога, чтобы этого не произошло.

Разговоры об отъезде в Америку начались пару лет назад, когда папу в очередной раз не отправили в загранкомандировку и вскоре после этого не назначили на освободившуюся должность начальника цеха. Вначале об этом говорили шепотом, потом все громче и громче. Потом начали оформлять документы. Борис поинтересовался, что он будет с этого иметь. Родители твердо пообещали сразу же по приезде в Америку купить ему плащ-болонью и настоящие американские джинсы. То, что они должны быть именно американские, Борис подчеркнул особо – индийские у него уже были. Про себя он еще подумал о том, что наконец-то ему не надо будет бояться того, что отца исключат из партии. Партии в Америке не было.

Еще перед отъездом Борису надо было пройти процедуру обрезания. Дело было в том, что еврейская община в Америке очень хорошо помогала на первых порах, но для этого надо было подтвердить свое еврейство. Борис согласился только тогда, когда все документы на выезд были оформлены. Перспектива оказаться обрезанным, а в результате никуда не уехать, его особо не вдохновляла.

Обрезал его знакомый челюстно-лицевой хирург, к которому почему-то обращались за помощью все уезжающие знакомые.

И вот наконец все сборы были закончены, чемоданы упакованы, несколько небольших бриллиантов были запрятаны в тайник, сделанный в пластиковых слаломных лыжах. Борис должен был изображать юного фанатика горного слалома, купившего незадолго до отъезда на все свои сбережения почти новые лыжи у незнакомого человека на барахолке. Легенда была придумана на случай прокола, для того чтобы спасти папу от неизбежной посадки за нарушение правил валютных операций. Борису еще не было четырнадцати, и поэтому его привлечь было нельзя.

В последний момент папу все-таки исключили из партии, но это уже не имело никакого значения. Бориса тоже должны были бы исключить из комсомола, но он туда, к счастью, еще не успел вступить.

Оставалось только одно дело, которое нужно было сделать. Он должен был объясниться с девочкой из соседней школы, в которую он уже пару лет как был влюблен. Уехать без этого он не мог.

Глава 3. Влад

Владлен Гутин шел по набережной в сторону дома, и его душили слезы. Только что в школе объявили о том, что завтра будет родительское собрание. Как он ненавидел эти сборища, где в присутствии всех родителей унижали неуспевающих детей. Но в советской школе считалось почему-то нормой выставлять неудачи слабых учеников на всеобщее обсуждение. Никем не оспаривалось, что, получив очередную дозу оскорблений и унижений, ребенок станет лучше учиться. Эффект, как правило, был обратным.

Перед учителями стояла невыполнимая задача: они должны были одновременно учить три совершенно различные группы детей: слабых, средних и сильных. И если со средними это еще как-то функционировало, то со слабыми и сильными ничего не получалось. Слабые не успевали за средними, сильные были не востребованы и не могли идти вперед. Исключение составляли только спецшколы, куда брали особо одаренных детей, из них и выходили будущие светила науки и искусства.

Владлен учился так себе, звезд с неба не хватал, но и двоечником не был. Он не боялся того, что мать, а на собрания ходила всегда она, узнает о нем что-то не то. Дело было совсем в другом. Ему было больно смотреть, как мать в стареньком пальтишке, платочке и стоптанных башмаках поднималась по ступенькам школьного крыльца. Потом она безмолвно сидела на собрании и тихо уходила домой. Никто с ней не заговаривал, она не представляла ни для кого никакого интереса.

Вместе с ней по школьному крыльцу поднимались и другие мамы. На них были каракулевые шубы, норковые шапки, а на ногах красовались австрийские сапоги на молнии. На пальцах у них сверкали бриллианты, а во рту блестели золотые зубы. С этими мамами все пытались завязать разговор, они были всем интересны. Это были жены аппаратчиков.