Дороги, которым нет конца

Офис Сэма представлял собой отдельное двухэтажное здание, располагавшееся в пятидесяти футах от студии и соединенное с ней извилистой дорожкой. Внизу находился конференц-зал, а на втором этаже — его рабочий кабинет. Я прошел по вымощенной каменными плитами дорожке, обнаружил, что дверь не заперта, и вошел внутрь. Я заглянул в зал, обшитый панелями из ядровой сосны, потом поднялся в кабинет по открытой лестнице.

Если дом Сэма был похож на музей, то офис Сэма был его личным Залом славы. Мягкая кожа. Светильники, вмонтированные в стены и потолок. Дубовый стол, занимавший половину комнаты. У стены — резной кипарисовый стол для совещаний с двенадцатью стульями с каждой стороны. Оружейный сейф, скромно стоящий в углу. На каждой стене, где он разместил свои наиболее ценные трофеи, было смонтировано индивидуальное освещение. Фотографии с президентами. Больше дюжины «Грэмми». Два «Оскара» за вклад в создание разных саундтреков.

Интересно, что нигде не было фотографий жен или детей. Или рисунков его внуков. Все было сосредоточено исключительно на Сэме. Присмотревшись, я заметил, что он всегда находился в центре каждого снимка. Эта комната буквально дышала нарциссизмом.

Дверь за столом вела в более скромную гостиную с парой кожаных кресел. Она была похожа на личную музыкальную комнату, или на то место, где он хранил самые любимые инструменты. Задняя часть стены была в основном застекленной и выходила на пастбище с конюшней. Чудесный вид. У боковых стен стояли стеклянные витрины с тремя гитарами. Справа две электрические, «Гибсон» и «Фендер», справа одна акустическая. Я не видел никаких причин, почему Сэм их так выделил. Памятных табличек и надписей не было. Я с легким интересом осмотрел электрогитары. Какой мужчина, в чьем сердце живет ребенок, не любит хорошую электрогитару? Но потом мое внимание привлекла пожелтевшая еловая крышка и головка грифа акустической гитары, имевшая явное сходство с «Мартином». Я включил верхний свет, и у меня едва не подкосились колени.

Джимми.

Я стоял и смотрел. Мое дыхание затуманивало стекло. Витрина была заперта, поэтому я провел пальцами по боковой окантовке и нашел маленький ключ, который подходил к замку. Я повернул ключ и поднял стекло. Джимми выглядел неповрежденным, и вроде бы им почти не пользовались. Я бережно снял его с подставки и пробежал пальцами вверх-вниз по грифу и головке, как Хелен Келлер, подставившая пальцы под струю воды на водокачке в Алабаме[51].

Несколько лет назад я изобрел свой метод перетяжки струн на гитаре. Когда я надежно закрепляю конец струны во втулке задней перемычки, то дважды оборачиваю струну вокруг колка, потом пропускаю свободный конец под этими витками в отверстие колка, потом натягиваю и настраиваю струну. Это значит, что когда я поворачиваю колок, то напряжение удерживает струны еще крепче, что позволяет гитаре дольше сохранять настройку. По крайне мере, я так думал.

Многие парни поступали таким образом. Мой метод немного отличался тем, что по окончании работы я начисто обрезал торчащие концы струн, чтобы они ни за что не цеплялись. Другие обычно оставляют болтающиеся концы.

Я провел пальцами по колкам; струны были обрезаны ровно. Судя по их тусклому оттенку, ровным концам и расстоянию до грифа, можно было прийти к выводу, что на гитаре уже давно не играли. То есть Сэм каким-то образом приобрел Джимми, поставил гитару здесь и забыл о ней. Это означало, что он не имел намерения играть на ней; он просто хотел, чтобы кто-то другой не мог этого делать. И этим «кем-то» был я.

Джимми стал его очередным трофеем.

Я ощупал струны, и хотя они уже утратили жизненную силу, Джимми ничуть не изменился. Его глубокий, сочный, резонирующий звук вернулся к жизни, и перед моими закрытыми глазами развернулось слайд-шоу воспоминаний. Отец, выходивший на сцену из шатра или гулявший среди ясеней. Долгие часы, когда я играл на гитаре, развалившись на заднем сиденье, пока отец и Биг-Биг слушали и учили меня разным приемам. Некоторые воспоминания были зернистыми и черно-белыми, другие — цветными и даже объемными, и все они были связаны с узами моей души. Я повернул Джимми, поднес головку грифа к тусклому свету и прочитал слова, выгравированные моей мамой, когда она подарил Джимми отцу в день их бракосочетания.

Для меня Джимми был не просто клееной деревяшкой со струнами. Много ночей я проспал в обнимку с его грифом. Он был моим плюшевым мишкой. Шепотом моей мамы. Руками моего отца. Моим вектором гравитации. А теперь он был моим билетом домой.

Я ощутил закипающий гнев. Откуда Джимми появился у Сэма? Когда это случилось? Как долго гитара находилась у него? Почему? Или он сам ударил меня по затылку? Или же все же кого-то нанял для этого грязного дела? У меня было очень много вопросов, но я понимал, что если начну задавать их, если вообще проявлю какой-то интерес к одному из наиболее ценных трофеев Сэма, то Джимми исчезнет, и я больше никогда его не увижу.