Дороги, которым нет конца

Я провел пальцами по желобкам его имени, выгравированного на камне, и попытался произнести многократно отрепетированные слова, но так и не смог. Чувства, которые я так долго держал в себе, искали выход. Желудок свело, голова закружилась, меня вывернуло наизнанку, так что я едва успел отвернуть лицо. Гнев, горе, стыд и раскаяние расплескались по древнему и безмолвному лесному ложу. Боль покинула меня и забрала с собой большую мою часть. Это продолжалось несколько минут. Когда я немного успокоился, то уселся на корточки, утерся рукавом и осознал, что мне двадцать шесть лет и у меня больше нет отца.

Якорь моей жизни оборвался.

Часть 3

Глава 31

Огонь почти погас, оставив раскаленные добела угли. Моя кожа высохла, и я почти перестал дрожать. Биг-Биг прикоснулся к моему плечу, потом ушел так же тихо, как пришел, оставив меня наедине с воспоминаниями и с отцовским письмом. Тело стало согреваться, но я не мог унять дрожь. Мне это никогда не удавалось. Я долго смотрел на воду и думал о том, что мой отец умер прямо здесь. Утонул из-за сердечного приступа.

Я мог лишь предполагать, какими были последние минуты его жизни. Познал ли он лишь боль от сердечного приступа и был ли он мертв еще до того, как рухнул в воду? Или сначала он изведал пронзительную боль в груди, за которой последовала медленная тяга ледяной воды и нежелание выбраться наружу, сопровождаемое удушьем до последнего вздоха? Даже сейчас, в возрасте сорока четырех лет, мне было трудно ответить на этот вопрос. Отец был силен, как бык. Если его сердце остановилось, то лишь потому, что оно было разбито. То есть, по правде говоря, это я разбил его. И это было хуже всего.

На следующее утро наступила пятница. Я поспал, принял душ, провел некоторое время на крыльце вместе с Джимми, а потом поехал в Лидвилль, где рассчитывал провести остаток дня. Но когда я попал туда, старика не было видно. Ни любопытной толпы, ни раскрытого гитарного футляра. Никаких песен. Только мокрые окурки на углу улицы.

Я вошел в бар на другой стороне улицы и обратился к бармену:

— Вы видели старика, игравшего на гитаре напротив вашего бара?

— Вы имеете в виду Джуба?

— Не знаю, как его зовут.

— Он умер неделю назад. Прямо здесь, на углу. С гитарой в руке, кучей бумажек в футляре и улыбкой на лице.

Я повернулся, собираясь уйти, потом остановился.

— Случайно, не знаете, где его похоронили?

Он показал.

— Два квартала отсюда, потом поверните налево. Кладбище в конце дороги. Он в заднем правом углу, на холме. Вы увидите свежую землю.

— Спасибо.

Кладбище было сравнительно новым, за ним хорошо следили. Мне не составило труда найти его надгробие. Когда я поднялся на холм, солнце уже заходило. На могильной плите не было никаких дат. Надпись гласила:

ДЖУБАЛ ТАЙР

ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ЛЕТ

ЕГО ДУША ТВОРИЛА МУЗЫКУ

«ЭТОТ НАРОД Я ОБРАЗОВАЛ ДЛЯ СЕБЯ; ОН БУДЕТ ВОЗВЕЩАТЬ СЛАВУ МОЮ»[52]

Я долго простоял там, глядя на слова «образовал для себя». Английский язык времен короля Якова с его архаическим стилем был труден для понимания, но мой отец читал проповеди об этом самом стихе из Библии. Он приносил двенадцатифутовую стремянку и поднимался на предпоследнюю ступень, где складывал ладони рупором, как городской глашатай. Потом он громогласно объявлял:

— Образование — это заблаговременное объявление. Заявление о намерении, о котором провозглашают с крыш безо всякого объяснения. — Тут он делал паузу, убеждаясь, что владеет нераздельным вниманием слушателей. Потом он добавлял с лукавой улыбкой: — Или поют во весь голос!

Я подумал о старике на углу. Он превосходно подходил под это описание.

Когда я повернулся, собираясь уйти с кладбища, то увидел мальчишку, стоявшего за мной. На вид ему было не больше двенадцати лет. Он держал гитару на плече, как держат секиру. Это был тот самый «Гибсон», который я подарил старику.

Он посмотрел на меня:

— Мистер, вы его знаете?

Я засунул руки в карманы.

— Мы встречались однажды.

Он поднял гитару.

— Это вы ему подарили?

Я кивнул. Он задрал голову, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Мой дед сказал, что человек, подаривший ему эту гитару, был лучшим гитаристом, которого он видел. — Он протянул инструмент. — Хотите ее забрать?

Я окинул его взглядом.

— А ты умеешь играть?

— Мой дед показал мне два-три приема, — ответил он, глядя на могильную плиту.

Интересно. Парнишка вроде бы не собирался доказывать мне свое мастерство, и это говорило о многом. Практически обо всем, что мне нужно было знать. Кончики пальцев его левой руки загрубели от мозолей. Стало быть, он много играет.

— Он отдал тебе гитару? — Я указал на земляной холмик.

Парень кивнул с таким видом, словно воспоминание об этом одновременно было приятным и болезненным.

— Возьми ее себе.

Мы простояли несколько минут, глядя на серый гранит.

— Что произошло? — наконец спросил я.

— Допился до смерти, — деловито ответил парнишка. — Сердце остановилось.

— Я имею в виду, раньше. Много лет назад.