Дороги наши

– Вот газ, вот рычаг скоростей, вот сцепление! – наставлял он меня в первом самостоятельном выезде. Я волновался , поскольку ноги мои едва доставали до подножек, а вес мотоцикла в разы превышал мой собственный. И всё – таки я поехал! Это тоже было счастье, детское, наивное, но как же я его чувствовал!

Однажды младшая сестрёнка попросила прокатить её. Я, естественно, как старший брат и опытный мотоциклист, наставлял её, как надо держаться за дужку. И мы поехали!

Делаю один круг за посёлком, второй. А потом, на третьем круге, слышу явственно детский плач. Подъезжаю, ба! Это сестрёнка сидит на земле и плачет!

Потом разобрались, что на втором круге, подпрыгнув на кочке, она слетела с мотоцикла. Я же, не заметив потерю, продолжил движение. Она сидела и ревела. А я, сидя на мотоцикле, с трудом удерживал его в вертикальном положении. Успокоил сестру, и мы договорились, что она ничего не расскажет родителям, потому что отец больше не разрешит мне кататься, а  сестрёнка уже никогда не сможет выехать со мной за посёлок!

…Когда наступает отрочество и юность, мы забываем о детстве.  Оно прячется где-то в уголке нашей памяти и старается иногда напомнить о себе. Но мы живём уже другим, живём настоящим, и нет в этом времени нам дела до бывших мальчиков и девочек, старших взрослыми людьми. А потом вдруг встрепенётся однажды  жаворонком в груди, пахнёт васильковым запахом в самое сердце, и затоскует душа, возвращаясь в то время, когда не было ни страха перед будущим, ни воспоминаний о прошлом.

 Были молодыми мама и папа, была солнечная улица со скрипучими калитками, были друзья из соседних домов.

Было детство, которое впоследствии вернётся щемящим чувством утерянного навсегда…

Двадцать минут…

– Стоянка поезда двадцать минут! – громко сообщила проводница на весь вагон.

 Андрей пропустил выходящих пассажиров и выскочил на перрон. Достал сигарету, жадно затянулся. Впереди ещё двое суток пути, мелькание за окном унылых  пейзажей, дыхание и шёпот соседей по купе.

«Смешные!» – подумал Андрей, увидев двоих ребятишек, которые весело щебетали между собой, вцепившиеся ручонками в сумку, которую их мать несла уже из последних сил.

–Помочь? – спросил он женщину и вдруг осёкся, – Ирина?-спросил неуверенно.

–Андрюша…– женщина охнула и опустила сумку.

–Как же… Какими судьбами? – язык отказывал повиноваться. Это же Иришка, его Иришка!

 Ребятишки бегали вокруг них, пытаясь догнать друг друга.

Те же глаза, карие, с чуть заметной крапинкой в одном, те же губы, до боли знакомые. Андрей даже почувствовал сладостный вкус этих губ, когда-то целованных. Больно забилось сердце, и воспоминания тяжёлой волной накрыли душу…

– Как ты, Ириш?

 «Андрюша, Андрюша!» – думала женщина, всматриваясь в грустные его глаза. «Как же так случилось, сокол мой, что встретились мы с тобой на перроне провинциального городка, не ожидая этой встречи? Да и нужной ли? Вон, Андрюшенька, уже и морщинки возле глаз…Их не было. Если б рядом была, не позволила бы. И сединки в волосах…

Отчего?»

– К маме едем, Андрюш! Болеет мама.

–Ириш! – Андрей замялся,– Меня вопрос мучает всю жизнь…Почему ты тогда со мной не поехала?

–Если б знать…

 Ребятишкам надоело бегать. Они уже с ожиданием посматривали на мать.

– Знаешь, боялась, наверное….Ты так увлечён был своей геологией, что я, казалось, была лишней в твоей жизни. Ты уехал, а мне подумалось, что всё пройдёт, забудется. Да и ты переболеешь мной на своём Севере.

– Не переболел, Ириш….

 Боже мой, ну почему так больно! У Андрея заныло сердце.

– И ни одного письма….

– От тебя ведь тоже….

 Объявили отправление поезда.

– Беги, Андрюш, опоздаешь.

 Поезд набирал ход. Уменьшалась фигурка самой дорогой в мире женщины. Она молча стояла на перроне, опустив руки. Было видно, как ребятишки теребили её за платье, а она не мигая смотрела вслед уходящим вагонам.

«Они могли быть моими детьми» – запоздало подумал Андрей.

Только он не знал, что год назад похоронила Ирина своего мужа и ехала к матери на постоянное место жительства.

А Ирина не знала, что несколько лет назад вернувшийся с полевого сезона Андрей обнаружил в квартире записку жены, в которой та просила о прощении и желала счастливой холостой жизни.

 Двадцать минут…

Лёка

 Мы сидим с ним возле небольшого костерка, разожжённого прямо во дворе полуразрушенного дома. Дом ломают уже второй год, поэтому кое-кто оборудовал территорию под место временного проживания. "Кое-кто" – это Лёка. Он бомж. Сравнительно молодой, лет сорока мужичок.

Заросший, но с аккуратно расчёсанными волосами. Для этого у него есть подобранная  где-то расчёска. Он периодически вынимает её из нагрудного кармана клетчатой рубашки.

 Я случайно забрёл в этот дворик. Искал убежавшую Сайгу, свою собаку, с которой гуляю каждый вечер. Сайга дружелюбна, умна, и ,как всякая немецкая овчарка, полна благородства, чтобы обращать внимание на незначительные, по её мнению, нюансы. Поэтому я иногда позволяю ей  бегать без поводка, предварительно всё же надев намордник.