Дороги победы

— В случае расширения орбиты мировой войны наш враг номер один — Германия.

Я не удивился словам молодого политработника, потому что партия проводила огромную работу по подготовке к отпору возможной агрессии со стороны фашистской Германии, но вместе с тем принимала меры, чтобы не дать гитлеровцам повода для провокации. Меня поразила прямолинейность лектора: вслух говорить такое тогда было не принято.

Потому поинтересовался: как его фамилия?

— Старший политрук Скирдо Митрофан Павлович, — ответили мне.

Через несколько дней я сопровождал в штаб Киевского округа заместителя командующего армией генерала М. А. Рейтера. В Киев мы прибыли поздно. Остановились на ночлег в гостинице. Генерал был заядлым шахматистом, я неосторожно признался, что тоже люблю шахматы, и до двух часов ночи был нещадно бит на всех шестидесяти четырех клетках.

— Ну, это уже неприлично становится, — притворно недовольным тоном сказал Макс Андреевич, — так я по твоей милости и буду произносить: «мат» да «мат», — пробурчал он. — Пошли спать…

Не спалось. Командование и штаб округа накануне перебрались на запад, ближе к границе. Зачем? Долго еще я стоял у раскрытого окна, курил… Удивительно хороша была эта южная звездная ночь. Тишина как застыла в воздухе. Нарушали ее только редкие постукивания девичьих каблучков — это запоздалые влюбленные мерили Крещатик…

Посмотрел на часы: полтретьего ночи. Два часа тридцать минут двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.

Сон все-таки сломил меня. Но вдруг словно что-то обрушилось в гостинице. И топот ног по лестницам, хлопанье дверей, громкие голоса. Выскакиваю в коридор. Мимо меня бегут.

— Что случилось, товарищи?

— Война!!!

Война… В это не хотелось верить. Но не верить было невозможно.

Да, свершилось. Война перестала быть областью споров политиков и сферой полемики теоретиков военного искусства, она стала реальностью — грубой и зримой.

Зримой: первые разрушения на улицах Киева, первые сироты…

Город — как растревоженный улей. Слухи о немецких диверсантах, переодетых вражеских лазутчиках… Немедленно вернулись с М. А. Рейтером к себе в 19-ю армию, но на следующий день пришлось снова выехать под Киев, в город Лубны, для контроля за выходом войск из района дислокации. Вслед за мной должен был приехать заместитель начальника штаба армии полковник П. Н. Русаков. В ожидании его отправился посмотреть, что это за город такой — Лубны. Забрел на далекую окраину. Какое-то двухэтажное здание… Обошел его вокруг. А!.. Больничка, оказывается… И стоит-то как — просто утопает в зелени. Красивый городок.

Вижу, раздвигаются занавески на окнах, мимо которых иду. Решил, что смущаю покой больных, надо уйти. Побрел в обратную сторону.

Не тут-то было. Чувствую шаги за спиной. Оглядываюсь: вслед за мной группа женщин в халатах — белых и в больничных, цветастых. Заметили, что я обернулся, тотчас попрятались за деревьями. Сделал несколько шагов, опять двинулись за мной. Гляжу, обгоняет меня мальчик с пионерским галстуком, бросает на меня полный любопытства и осуждения взгляд и мчит куда-то вперед. А через две-три минуты возвращается уже не один, а с милиционером.

Милиционер обращается ко мне, держа руку на кобуре нагана:

— С какой целью гуляете здесь?

— А что, это запретная зона?

— Много хотите знать, гражданин.

— Что же вам от меня надо?

— А то, что нельзя разгуливать, здесь будет военный госпиталь.

Тоже конспиратор! Тотчас за моей спиной раздается предостерегающий женский голос.

— Что же это вы ему говорите, товарищ милиционер?

Оборачиваюсь — мама родная, меня обступают со всех сторон женщины, и на лицах у них написано такое, что мне явно не поздоровится. Но мне, мужчине, спасовать перед женщинами! На вопрос милиционера: «Вы кто будете?» — ерепенюсь:

— Разве не видите: командир Красной Армии.

Однако бравый милиционер не сдается.

— Паспорт!

Ну откуда у меня, военнослужащего, паспорт? Что он, в самом деле…

— Никакого паспорта у меня нет. Вы…

Но продолжить мне уже не дают.

— Да что вы с ним цацкаетесь, товарищ милиционер!

— Хиба ж не бачите!

— Берыть же его, бо…

Кольцо женщин вокруг меня смыкается. Милиционера оттерли в сторону. Крики, угрозы. И наконец раздается:

— Шпиен, да ей-богу ж, шпиен. Ось мы ему покажемо. А ну, жинки!

Не хватало только этого призывного клича. На мне рвут одежду, кто-то уже отцепил планшетку. «Слава богу, пистолета не нашли, — успеваю подумать я, — застрелят, право!»

Но меня, кажется, убьют и так — по лицу уже течет кровь, ворот гимнастерки разорван, вцепились в волосы.

Как умеют бить женщины, лучше меня описал Михаил Шолохов в «Поднятой целине», не буду с ним соревноваться, скажу только, что пришел бы мне бесславный конец в первые же дни войны, если б в этот момент не подоспело сюда несколько военных.

Толпа расступилась перед ними. И когда женщины увидели, что те с удовлетворением возвращают мне удостоверение личности и берут при этом под козырек, их как ветром сдуло.