Дороги скорби

Она уже поговорила с сельскими и рассказала им, где нашла внука, но умолчала о том каким.

— Что такое сыграть в два болта? — спросил мальчик, ощупывая бок. — Что это за игра?

— Не знаю, Волдо. Должно быть, тебе это приснилось.

Часть 3

На рассвете мы с Генрихом Чайкой вновь двинулись в путь, и, лишь выезжая из леса святого Августина, мой спутник, прежде не проронивший ни единого слова, пробормотал, глядя при этом куда угодно, но не на меня:

— Волкер, друг мой.

— Я слушаю вас, профессор.

— Простите великодушно за мое поведение.

— Ничего.

— Скажите честно: вы же затеяли тот спор о псевдонимах лишь ради того, чтобы позлить меня?

— О чем вы?

— Бросьте дурачиться, — он резко повернул голову и грозно взглянул на меня из-под густых бровей. Глядя на то, как Чайка мечет в меня молнии своим взглядом, я невольно захохотал.

— Отвечайте на вопрос!

— Давайте оставим эту тему. Мы оба пили водку с перцем…

— В самом деле? Вы так хотите это оставить?

— В самом.

— И вам ничуть не обидно, что я вот так от вас отвернулся и что наговорил лишнего?

— Я негордый.

— Ну-ну.

— Генрих, — я пригляделся к виднеющимся вдали башням Чадска, накинул на голову капюшон. — Я думал над тем, что было в истории о двух болтах. Думал всю ночь.

Мелко моросил дождь. Чайка не произнес ни слова, ожидая, пока я наконец разрожусь вопросом. Признаюсь, друг мой, мысли даются мне с особым трудом в утренние часы и по сей день, но, взяв волю в кулак, а мысли в кучку, я таки заговорил:

— Ну, допустим, Волдо был убит сыновьями барона Хладвига.

— Так, — Чайка утвердительно кивнул головой. — Пока все верно.

— Допустим, Лу-ух отдал свою жизнь ради того, чтобы Волдо ожил.

— Тебя это смущает? — Чайка ухмыльнулся. — Как, впрочем, и многих.

— М-м?

— Не каждый понимает, ради чего Лу-ух отдал жизнь.

— Бред какой-то, согласитесь.

— Нет, не соглашусь, — Генрих воздел руки к небу и тоном многомудрого наставника произнес фразу, смакуя каждое её слово: — Не пытайтесь понять и осмыслить поступки тех, чьи жизни лежат в иных плоскостях. Не думайте, что сможете понять замысел кошки или же кусающей её блохи. Не думайте, что вам доступно понимание замыслов Господа или Диавола. Нам, людям, — он говорил медленно, — доступно лишь понимание собственных мыслей, замыслов и реже поступков. И то не всегда.

— Проще говоря, Лу-ух поступил так потому, что поступил?

— Именно. Действие свершилось. Его жизнь стала дровами в костре новой жизни. Человеческой. Сила его жизни разожгла потухший костерок…

— Я понял, — перебил я Генриха. — Но все равно… Глупо.

— Может, да, а может, и нет. Лу-ух прожил многие сотни лет, и, если уж решил поступить именно так, значит, на то были свои, не понятные для нас причины. К тому же Лу-ух дал слово.

— Хорошо. Мне нравится про слово. Редко такое встретишь, чтоб, пообещав, шли до конца.

— Это все, что вы хотели узнать?

— Нет, — ответил я, — далеко не все. И более того — свой вопрос я пока так и не задал.

— Я жду, не томите.

— Как вы вышли на то, что Волдо и есть Ян?

— О! Я рад, что ты спросил! Волкер, я ждал этого вопроса! — Генрих Чайка захлопал в ладоши и чуть было не выпал из седла, но, успев вовремя ухватиться за луку, удержал равновесие. — Глупо бы вышло, упади я в грязь и…

— Лошадиное дерьмо, — я помог ему договорить. — Что вас смущает?

— Не припомню, чтобы кто-то ехал впереди нас.

— Нет, тут вы ошибаетесь, профессор Чайка. Вы еще спали, когда мимо нашего лагеря проехал всадник.

— Я вижу на вашем лице ухмылку. Что вас так радует?

— Я говорил вам о своем деликатном дельце, по которому я еду в Чадск.

— Ох. Тот господин едет с дурными вестями, думая, что вы их уже сообщили?

— Именно, — произнес я. — Именно так, друг мой. Не мне сегодня быть битым. Не мне, а этому подлецу Хеймо. Он же, пес сутулый, поехал поглядеть, как меня будут наказывать.

— А вы хитрый лис.

Но я уже не слушал Чайку и не особо-то глядел на дорогу. Я живописал себе картину, как Йохан въезжает на постоялый двор, в котором остановился господин, имя которого я унесу с собой в могилу, и скажет: «Ну что, братец мой Барт. Поди, уже слыхал о том скандале, что приключился с твоей блудливой женой и сыновьями заморского купца? Ох и стонала она той ночью. Ох и горькие слезы лила на следующее утро». Услыхав это, Бартоломью, скорее всего, опрокинет стол, за которым будет в тот час сидеть, и проломит Йохану череп. Так и будет, но с моим недругом Йоханом, а не со мной. Как говорится, не рой яму ближнему своему…

— То было очень давно, — профессор заговорил, так и не дождавшись моего ответа. — Так же давно, как и события, описанные в историях ведьм из круга Рогатого Пса. Да-да, братец, те далекие годы, те темные времена не то что вписаны, нет, они высечены в истории нашей родины. Я уже говорил тебе о «Природе тьмы». Припоминаешь?

— История о крестьянах, заваливших грот?