Дороги скорби

— В «Природе тьмы» я наткнулся на предсмертную исповедь одного купца. Кажется Юрек. Он-то и рассказал, что был знаком с Яном Снегирем, и назвал его имя. Вот так все просто. Не возьму в толк, почему никто не натыкался на это прежде, но я не позволил никому опередить себя в исследовании и вырвал ту страницу. Молод я был и глуп… Теперь уж никто не узнает правды.

— Вы потеряли её, — сообразил я. — Но почему не рассказываете о том своим ученикам?

— Рассказываю всякий раз. Другое дело, что слушают меня в последнее время редко.

— Вы хорошо говорите, друг мой, — сказал я. — Вас интересно слушать, а студенты ваши — дураки.

Генрих грустно улыбнулся:

— Вы читали историю о Даме Треф?

— Я слышал о ней.

— Будет время — перечитайте. Будет время — сопоставьте её с летописями. Многое откроется вам, дорогой мой студент. Глядишь — и вас послушают охотнее, нежели меня.

— Обещаю, — ответил я, думая, что вру. — Так и сделаю.

Генрих издал смешок. Не злой, скорее ироничный.

— Вы тоже лентяй, — произнес он. — А между тем какие знания я вам предлагаю! — он махнул рукой и отвернулся.

— А как умер Снегирь? Вы так и не ответили.

Совершенно незаметно для меня мой конь остановился и, протяжно фырча, уставился на стоящих посреди дороги солдат.

— А с чего вы, Волкер, взяли, что он умер?

— Лет-то сколько прошло…

— И что же? Ян живее всех живых.

Я увидел потрепанную временем дозорную башню, мимо которой мне уже доводилось проезжать прежде. Все те же камни, поросшие мхом, все те же штандарты, треплемые осенними ветрами, и все те же угрюмые мужчины в кольчугах и мятых котах, чьи лица видели бритву лишь несколько раз в год, да и то перед великими церковными праздниками.

— Спасибо за то, что составил мне компанию, — произнес профессор Чайка. — Давненько не случалось со мной столь душевной поездки.

— Рад знакомству, — ответил я, не сводя глаз с идущего ко мне солдата. — Я-то думал, что вам нужно в город.

— Ты это мне? — произнес дозорный. — Ежели да, то не заговаривай мне зубы, показывай грамоту и проезжай. Если грамоты не имеешь, — солдат замялся, — можешь подкинуть мне на выпивку, а моим деткам на печеные яблоки, и я сделаю вид, что грамота у тебя имеется.

— Нет, я говорю со своим спутником, — ответил я и, обернувшись назад, дабы обратить внимание заспанного бойца на своего собеседника, увидел лишь уходящую в сторону леса святого Августина дорогу. — Когда он успел уехать? Вот же пройдоха!

— Парни! — закричал часовой. — Парни! Отправляйтесь в город за священником!

— Для чего? — удивился я, глядя то на солдата, то через плечо, стараясь обнаружить скрывшегося за холмами Генриха. — Я не понимаю.

— Ты не первый, кто видит здесь призрака, — ответил боец, вырывая из моих рук грамоту. — Каждую осень такое случается. Однажды… — Боец присмотрелся к печатям, украшавшим пергамент. — Грамота в порядке, можешь проезжать. Однажды и мой тесть видел его, да полно народу.

— Что ты такое говоришь? Какой призрак?

— Самый настоящий. Ограбили тут одного ученого прохиндея. Я от деда эту историю узнал. Ехал, мол, к нам в город один мужик башковитый, да так и не доехал. Ограбили, убили, а тело в лесу скинули. Никто понять не может, что его душа все никак к Господу не отправится. Волындает тут по полям, людей пугает. За священником надо — дорогу освящать. Зло, как говорится, изгонять.

Я молча взял протянутую грамоту и, скатав её в трубочку, спрятал обратно в кожаный футляр.

— Ты не разговаривал с ним? Людям строго-настрого запрещается говорить с мертвыми.

— Нет, — ответил я. — В основном я слушал.

Ржавая Яма. 1

Всякий раз, когда по долгу службы я оказывался на севере Гриммштайна, а именно в герцогстве, именуемом Врановым краем, я сталкивался с рядом местных обычаев, суть которых не сразу давалась моему осмыслению, а подчас не давалась и вовсе. Вранов край, дорогой мой друг, — место удивительное, и, ежели у тебя появится охота разузнать о нем больше, настоятельно советую забыть о фолиантах, что хранятся в главной златоградской библиотеке. Я нисколько не умаляю заслуг монахов, трепетно фиксирующих каждое событие в истории нашего дорогого отечества. Прошу лишь помнить о том, что монах — человек избирательный и в вере своей непоколебимый. Ни для кого не секрет, что, будь люди в рясах чуть более снисходительны к прошлому, людям будущего было бы известно значительно большее количество народных песен, поэм, вис и былин, но вышло, как вышло, и все наследие наших предков в одночасье стало ересью, а значит, оказалось недостойным быть запечатленным на пергаменте. Да, друг мой, ежели у тебя появится интерес к истории края Вранов, не раздумывая седлай коня и отправляйся на север.