Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— СССР никогда не вступит в войну, — просто говорит Шале.

— Это твое частное мнение! — кричит Брюне. — Твое мнение.

Он успокаивается и, ухмыляясь, добавляет:

— Я же придерживаюсь противоположного мнения.

— Ты? — удивляется Шале. — Ты, я… Причем здесь мы?

Он смотрит на Брюне с уничтожающим изумлением, как будто видит его в первый раз. Переждав с минуту, он продолжает:

— У меня складывается впечатление, что я тебе не слишком симпатичен.

— Оставь это, — смущается Брюне. Шале отрывисто смеется.

— О! — говорит он. — Я говорю тебе об этом попутно. Я от этого сон не потеряю. Только не нужно заблуждаться: мы не сопоставляем наши мнения. У меня были контакты с товарищами, тогда как у тебя их не было, и я тебя просто информирую, не больше того. Дело не в твоей персоне и не в моей. Мы не сделаем ничего хорошего, если позволим себе с самого начала вступать в личные перепалки.

— Именно так я и думаю, — сухо соглашается Брюне. Он смотрит на Шале, пытаясь больше его не видеть; он

думает: дело не в его персоне. Сейчас смотрит и судит не Шале; сам Шале не судит, не думает, не видит. Не нужно замыкаться на его личности, надо исключить личное достоинство и гордыню. Он говорит:

— Значит, СССР не станет воевать? Но почему?

— Потому что ему нужен мир, потому что поддержание мира уже двадцать лет является первейшей целью его вне-ней политики.

— Да, — с досадой говорит Брюне. — Я это когда-то слышал в речах на митинге четырнадцатого июля.

Он смеется.

— Поддерживать мир? Какой мир? Воюют все — от Норвегии до Эфиопии.

— Вот именно, — подтверждает Шале. — СССР же останется вне конфликта и приложит все усилия, чтобы он не распространился.

— Откуда вы это знаете? — с иронией спрашивает Брюне. — Вас поставил в известность сам Сталин?

— Нет, не Сталин, — спокойно отвечает Шале — Молотов.

Брюне смотрит на него, открыв рот: Шале продолжает

— Первого августа на заседании Верховного Совета Молотов заявил, что СССР и Германия имеют сходные основные интересы и что германо-советское соглашение основывается на этой общности целей.

— Ладно, — соглашается Брюне. — И что же дальше?

— В ноябре, — продолжает Шале, — он посетил Берлин, где его восторженно приняли. Там он разоблачил маневры английской и англофильской прессы; он сказал — я почти цитирую: «Буржуазные демократии возлагают свои последние надежды на разногласия, которые нас якобы разделяют с Германией; но скоро они увидят, что эти разногласия существуют только в их воображении».

— Брось! — говорит Брюне. — Он был просто вынужден это сказать.

— Три недели назад, — продолжает Шале, — СССР и Германия заключили торговое соглашение. СССР поставит двадцать пять миллионов центнеров зерна, полтора миллиона тонн мазута, смазочных материалов, нефти и тяжелых масел.

— Торговый договор? — спрашивает Брюне. — Да.

— Так, — говорит Брюне. — Понял.

Он встает, подходит к окну, прижимает лоб к ледяным стеклам, смотрит, как падают капли дождя.

— Я не…

— Что? — спрашивает за его спиной Шале.

— Ничего. Значит, я ошибся, вот и все.

Он оборачивается, снова садится, выбивает трубку о каблук.

— Если ты воспримешь ситуацию конкретно, — задушевно говорит Шале, — то увидишь, что французские трудящиеся нисколько не заинтересованы в том, чтобы СССР принял участие в конфликте.

— Французские трудящиеся здесь, в лагере. Или в других, ему подобных. А те, что не здесь, принудительно работают на фрицев.

— Что ж, верно, — подтверждает Шале, — именно поэтому необходимо, чтобы СССР продолжая свою независимую политику. Он становится сейчас решающим фактором европейской политики. В конце войны воюющие страны будут истощены, и он продиктует им условия мирного договора.

— Хорошо, — говорит Брюне. — Хорошо. Хорошо. Шале уже не дрожит: он встал, быстро ходит вокруг стула, вынимает руки из карманов, он на глазах расцветает.

Брюне наклоняется, поднимает щепку и начинает чистить трубку, он промерз до костей, но ему это безразлично: холод и голод не имеют больше никакого значения.

— Принимая все это во внимание, — продолжает Шале, — чего должны требовать французские массы?

— Я тебя о том и спрашиваю, — не поднимая головы, говорит Брюне.

Голос Шале кружится вокруг его затылка, то близкий, то отдаленный, ботинки Шале весело поскрипывают.

— Французские массы, — отвечает он, — должны сформулировать четыре требования: первое — немедленное подписание мира, второе — франко-советский пакт о ненападении по типу германо-советского пакта, третье — торговый договор с СССР, который избавит наш пролетариат от голода, четвертое — всеобъемлющее урегулирование европейского конфликта с участием СССР.

— А внутренняя политика? — спрашивает Брюне.

— При каждом удобном случае и всеми возможными средствами надо требовать легальности для компартии и разрешения печатать «Юманите».

— Нацисты позволят выпускать «Юманите»? — ошеломленно спрашивает Брюне.

— Они нас держат про запас, — говорит Шале. И неспешно добавляет:

— А на кого, по-твоему, им опираться? Все партии в полном разложении, их лидеры сбежали.

— Но они могут организовать чисто фашистское движение.