Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Что ж, — согласился Матье. — Это и в самом деле чушь.

Шарло продолжал смеяться:

— Знаешь, я этому не верю. Слишком много работы им будет.

Они замолчали. Матье взял томик Волабелля и пролистал его; он втайне надеялся, что Шарло даст ему почитать книгу. Шарло небрежно спросил:

— А своих евреев они кастрируют?

— Нет.

— А я слышал, что да, — тем же тоном сказал Шарло. Вдруг он схватил Матье за плечи. Матье не смог вынести этого перекошенного от ужаса лица и опустил взгляд.

— Что они со мной сделают?

— То же, что с остальными. Наступило молчанье. Матье добавил:

— Разорви свой военный билет и выкинь бляху.

— Это уж давно сделано.

— Тогда что еще?

— Посмотри на меня, — сказал Шарло. Матье не решался поднять голову.

— Я тебя прошу посмотреть на меня!

— Я смотрю, — сказал Матье. — И что?

— У меня сильно еврейский вид?

— Нет, — ответил Матье, — у тебя не еврейский вид.

Шарло вздохнул; из мэрии, шатаясь, вышел солдат, спустился по трем ступенькам, пропустил четвертую и, промчавшись между Шарло и Матье, упал посреди мостовой.

— Да он пьян! — сказал Матье.

Солдат приподнялся на локтях, и его вырвало, затем голова его упала, и он больше не шевелился.

— Они свистнули вино в интендантстве, — объяснил Шарло. — Ты бы видел их, когда они шли тут с графинами, не знаю уж где они их взяли, и с большим тазом, полным вина! Смотреть было противно.

В одном из окон первого этажа появился Лонжен, он рыгнул. У него были красные глаза и одна щека совсем черная.

— Ты посмотри, на кого ты похож! — строго крикнул ему Шарло.

Лонжен уставился на них, щурясь; когда он их узнал, он трагически воздел руку:

— Деларю! — Что?

— Я осрамился.

— Тогда уйди оттуда.

— Я не могу, помоги мне.

— Иду, — сказал Матье.

Он встал, прижимая к себе томик Волабелля.

— У тебя доброты больше, чем нужно.

— Нужно же убить время.

Он поднялся на две ступеньки, и Шарло крикнул ему в спину:

— Эй! Отдай моего Волабелля.

— Ладно, не кричи так громко, — раздосадованно отозвался Матье.

Он бросил ему книгу, открыл дверь, вошел в белостенный коридор и остановился, пораженный: кто-то крикливым и сонным голосом пел «Артиллериста из Меца». Это ему напомнило психиатрическую больницу в Руане в двадцать четвертом году, когда он навещал свою тетку-вдову, сошедшую с ума от горя: и там сумасшедшие пели в палатах. На левой стене под решеткой висел плакат, он подошел и прочел: «Всеобщая мобилизация» и подумал: «Еще недавно я был гражданским». Голос то засыпал, оседал, булькал, пресекался, то просыпался в крике. «Я был гражданским, это было давно». Матье смотрел на плакат, на два маленьких перекрещенных флага, и представил себя в пиджаке из альпага и с крахмальным воротничком. Он никогда не носил ни того, ни другого, но сейчас представлял себе гражданских именно такими. «Мне было бы противно вновь стать гражданским, — подумал он. — Впрочем, это вымирающая раса». Он услышал, как Лонжен крикнул: «Деларю!», увидел открытую дверь слева и вошел. Солнце было уже низко; его длинные пыльные лучи делили комнату на две части, не освещая ее. От резкого запаха вина у Матье перехватило горло, он сощурился и сначала различил только полевую карту, пятном темневшую на белой стене; потом он увидел Менара — тот сидел, свесив ноги, на невысоком шкафу, и размахивал солдатскими башмаками в багровом свете заката. Это именно он пел; его обезумевшие от веселья глаза вращались над открытой пастью; голос выходил из него сам, он высасывал из Менара, как огромный паразит, внутренности и кровь; вялый, с обвисшими руками, Менар ошалело смотрел на этого паразита, который неудержимо исторгался из его рта. В комнате не было никакой мебели: должно быть, со столами и стульями уже расправились. Все приветственно заорали:

— Деларю! Здорово, Деларю!

Матье опустил глаза и увидел людей. Один сидел в собственной блевотине, другой храпел, вытянувшись во весь рост; третий прислонился к стене, у него, как и у Менара, был открыт рот, но он не пел; седоватая борода росла от уха до уха, на носу пенсне, глаза закрыты.

— Здорово, Деларю! Деларю, здорово!

Справа от него другие солдаты были в не менее аховом положении. Гвиччоли расселся на полу, котелок, наполненный вином, стоял меж его раздвинутых ног; Латекс и Гримо сидели по-турецки; Гримо держал свою кружку за ручку и бил ею по полу в такт пению Менара; Латекс до запястья запустил руку в ширинку. Гвиччоли что-то сказал, но все заглушил голос певца.

— Что ты говоришь? — спросил Матье, приставив рупором руку к уху.

Гвиччоли бросил яростный взгляд на Менара:

— Помолчи хоть минуту, идиот! У меня уже барабанные перепонки лопаются.

Менар перестал петь. Он жалобно сказал:

— Я не могу остановиться.

И тут же затянул «Девушки из Камаре».

— Хороши мы! — сказал Гвиччоли.

Он был не слишком смущен; на Матье он смотрел скорее с гордостью.

— А у нас тут весело! — сказал он. — Здесь все веселые; мы хулиганы, горячие головы, банда скандалистов!

Гримо одобрил его кивком и засмеялся. Он старательно, как на иностранном языке, выговорил:

— С нами не соскучишься.

— Вижу, — сказал Матье.

— Хочешь опрокинуть стаканчик? — предложил Гвиччоли.