Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Спокойной ночи, любовь моя, — ответил он, улыбаясь. Жак повернулся, скрестил руки на руле и уронил голову на руки. Она сидела, выпрямившись, угнетенная: она выжидала. Два вздоха, это еще не сон. Он еще шевелится. Она не могла ни о чем думать, пока он бодрствует и думает о ней; я никогда ни о чем не могла размышлять, когда он рядом. Готово: он трижды по-своему пробурчал; она немного расслабилась — он всего лишь животное. Теперь он спал, спала война, спал мир людей, живший в этой голове; выпрямившись в темноте между двумя меловыми стеклами на дне лунного озера, Одетта бодрствовала, очень давнее воспоминание всплыло в ее памяти: я бежала по розовой тропинке, мне было двенадцать лет, я остановилась с бьющимся от беспокойной радости сердцем и громко сказала: «Я необходима». Одетта повторила: «Я необходима», но она не знала, для чего; она попыталась думать о войне, ей казалось, что сейчас она найдет истину: «Разве это правда, что победа на руку только России?» Она оставила эту мысль, и ее радость сменилась отвращением. «Я об этом слишком мало знаю».

Ей захотелось курить. Скорее всего, от нервозности. Желание разбухало, у нее зашемило в груди. Желание сильное и неодолимое, как во времена ее капризного детства; он положил пачку в карман пиджака. Зачем ему курить? Вкус табака у него во рту должен быть таким скучным, таким иллюзорным, мне закурить важнее. Она наклонилась к нему; он посапывал; она запустила руку ему в карман, вытащила сигареты, потом, сняв цепочку, тихо открыла дверцу и выскользнула наружу. Свет луны сквозь листву, пятна луны на дороге, свежее дуновение, этот крик животного — все это мое. Она зажгла сигарету, война спит, Берлин спит, Москва спит, Черчилль, Политбюро, все наши политики спят, все спит, никто не видит мою ночь, я необходима; банки с консервами — это для моих подшефных солдат. Одетта вдруг заметила, что ей противен табак; она сделала еще две затяжки, потом бросила сигарету: она уже сама не знала, почему ей так хотелось курить Листва тихо шумела, поле поскрипывало, как паркет. Звезды казались живыми, ей было страшновато; Жак спал, и она понемногу обретала непонятный мир своего детства, заросли вопросов без ответов; это он знал названия звезд, точное расстояние от Земли до Луны, сколько жителей в квартале, их жизнь, их занятия; он спит, я его презираю, но сама я не знаю ничего; она чувствовала себя затерянной в этом непостижимом мире, в этом мире, где можно было только видеть и трогать. Одетта побежала к машине, она хотела сейчас же его разбудить, разбудить Знание, Экономику, Мораль. Она положила ладонь на ручку, склонилась над дверцей и сквозь стекло увидела широко разинутый рот. «Зачем?» — подумала Одетта. Она присела на ступеньку и, как каждый вечер, принялась думать о Матье.

Лейтенант бегом поднимался по темной лестнице; они бежали и делали повороты вслед за ним. Лейтенант остановился в полном мраке и уперся затылком в люк; и их ослепил яркий серебристый свет.

— Следуйте за мной.

Они выскочили в холодное светлое небо, полное воспоминаний и легких шумов. Чей-то голос спросил:

— Кто здесь?

— Это я, — сказал лейтенант.

— Смирно!

— Вольно, — приказал лейтенант.

Они очутились на квадратном настиле на вершине колокольни. По углам кровлю поддерживали четыре столба. Между столбами шел каменный парапет метровой высоты. Повсюду было небо. Луна отбрасывала косую тень столба на пол.

— Ну как? — спросил лейтенант. — Здесь все в порядке?

— В порядке, господин лейтенант.

Перед ним стояли трое, длинные, худые, с винтовками. Матье и Пинетт смущенно держались позади лейтенанта.

— Мы остаемся здесь, господин лейтенант? — спросил один из троих стрелков.

— Да, — ответил лейтенант. И добавил: — Я поместил Кессона и еще четверых в мэрии, остальные будут со мной в здании школы. Дрейе обеспечит связь.

— Какие будут распоряжения?

— Огонь ведите сильный. Не жалейте боеприпасов.

— Что это?

Приглушенные возгласы, шарканье ног: звуки шли снизу, с улицы. Лейтенант улыбнулся:

— Этих штабных прихвостней я загнал в погреб мэрии. Им там будет тесновато, но это только на одну ночь: завтра утром боши, как только покончат с нами, получат их целехонькими.

Матье смотрел на стрелков: он стыдился за своих товарищей, но все трое были невозмутимы.

— В одиннадцать часов, — продолжал лейтенант, — жители деревни соберутся на площади; не стреляйте в них. Я их отправлю на ночь в лес. После их ухода — огонь по всем, кто появится на улице. И ни под каким предлогом не спускайтесь: иначе мы будем стрелять в вас.

Он направился к люку. Стрелки молча рассматривали Матье и Пинетта.

— Господин лейтенант… — начал Матье. Лейтенант обернулся.

— Я о вас забыл. Эти люди хотят сражаться с нами, — сказал он остальным. — У них есть винтовки, и я им выдал патронташи. Смотрите сами, как можно использовать этих двоих. Если они будут плохо стрелять, отберите у них патроны.

Он дружелюбно посмотрел на стрелков.

— Прощайте, ребятки. Прощайте.

— Прощайте, господин лейтенант, — вежливо сказали они.