Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

Он сел в машину, хлопнул дверцей и резко газанул. Одетта покосилась на него: лучше было молчать; Жак гнал машину со скоростью восемьдесят километров в час, потушив все огни, так как он опасался воздушного налета. К счастью, было полнолуние; ее вдруг бросило к дверце.

— Что ты делаешь?

Он, почти не притормозив, бросил машину на поперечную дорогу. Они ехали еще некоторое время, потом Жак резко затормозил и поставил машину в конце дороги под густыми деревьями.

— Мы будем спать здесь.

— Здесь?

Он открыл дверцу и, не отвечая, вышел. Она выскользнула за ним, воздух был довольно прохладным.

— Ты хочешь спать снаружи?

— Нет.

Она с вожделением посмотрела на черную мягкую траву, наклонилась и потрогала ее, как воду.

— Послушай, Жак! Нам будет так хорошо; можно вынести из машины одеяла и подушку.

— Нет, — повторил он. И твердо добавил: — Мы будем спать в машине, неизвестно, кто сейчас бродит по дорогам.

Она смотрела, как он, заложив руки в карманы, ходит взад-вперед молодым пританцовывающим шагом; дьявольская скрипка играет в деревьях, Жак вынужден прыгать и танцевать в такт этой мелодии. Он повернул к ней озабоченное и постаревшее лицо, взгляд его блуждал. «У него неуверенный вид; кажется, ему стыдно». Он вернулся к машине, и молодость и горячность магического инструмента завладели им, он явно взбодрился. «Знаю, он ненавидит спать в машине. Но кого он наказывает? Себя или меня?» Она чувствовала себя виноватой, не зная, почему.

— Отчего у тебя такое лицо? — спросил он. — Мы на больших неоглядных дорогах, нас ждут приключения: чем ты недовольна?

Она опустила глаза: «Я не хотела уезжать, Жак, я не боюсь немцев, я хотела остаться дома; если война продлится, мы будем отрезаны от Матье, мы даже не будем знать, жив ли он». Она сказала:

— Я думаю о своем брате и о Матье.

— В данный момент, — с горькой улыбкой сказал Жак, — Рауль в Каркассоне, в своей постели.

— Но Матье…

— Вбей себе в голову, — ответил Жак раздраженно, — что мой брат поступил на нестроевую службу и следовательно не подвергается никакой опасности. Он попадет в плен, только и всего. Ты воображаешь, что все солдаты герои. Увы, мой бедный дружок, Матье сейчас марает бумагу в каком-нибудь штабе; там так же спокойно, как в тылу; может быть, он даже в большей безопасности, чем мы в данный момент. На их жаргоне это называется «блиндаж». Впрочем, я только радуюсь за него.

— Быть пленным нелегко, — сказала Одетта, не поднимая глаз.

Он важно посмотрел на нее:

— Не заставляй меня говорить то, чего я не говорил! Судьба Матье меня весьма волнует. Но по характеру он основательный и расторопный. Да, да, гораздо расторопнее, чем ты думаешь — у него повадки рассеянного чудака, но я его знаю лучше, чем ты: во всех его постоянных смятениях есть доля позы, он постоянно играет роль; очутившись в плену, он найдет себе хорошее местечко, я в этом уверен, он станет секретарем у какого-нибудь немецкого офицера или же будет поваром… это будет как раз по нему. — Он улыбнулся и с готовностью продолжил: — Поваром, да, поваром; это как раз по нему! Если хочешь понять сущность моей мысли, — доверительно добавил он, — я считаю, что плен пойдет ему на пользу; он оттуда вернется совсем другим человеком.

— Сколько времени это продлится? — сдавленно спросила Одетта.

— Откуда мне знать?

Он покачал головой и добавил:

— Одно могу тебе сказать: не думаю, чтобы война продлилась долго. Ближайшая цель немцев — Англия… а Ла-Манш очень узок…

— Англичане будут защищаться, — сказала Одетта.

— Конечно, конечно, — он сокрушенно развел руками. — Я не уверен, должны ли мы этого желать.