Дороги товарищей

— Я поссорилась с ней, — неохотно ответила Женя. — Она очень изменилась… злая стала, непримиримая какая-то.

— Эх вы, подружки! — укоризненно сказала Людмила.

Борис, узнав, что на улице его ждет Людмила, отбросил в сторону костыль и устремился к выходу. Людмила подхватила его обеими руками. Они тут же, никого не стесняясь, поцеловались.

— Ну вот и встретились! — бодро проговорил Борис. Он зажмурился, ощущая противную резь в глазах.

— Встретились, — прошептала Людмила.

— Почему ты не уезжаешь? — сразу же перешел он на строгий тон.

— Куда? Мама и папа неизвестно где… Здесь Всеволод.

— Уезжай, уезжай, Люся!

— Тебе привет от Шурочки. Впрочем, она, наверное, вернулась. Я ее потеряла во время паники.

— Нет, не вернулась. — Борис нахмурил брови. — Но я за нее не беспокоюсь: она бедовая. А ты уезжай! Я тоже уеду с последним эшелоном раненых.

— Я с тобой! — воскликнула Людмила, преданно заглядывая Борису в глаза.

— Кто же тебя возьмет? Нет, это не подходит.

— Боренька, ребята наши… Саша Никитин, Вадим Сторман и другие уговорились остаться здесь и собраться у озера Белого. Понимаешь?

Борис отрицательно покачал головой:

— Авантюра, Люся. Зачем это?

— Как зачем? Бороться!

— Нет, авантюра! — решительно возразил Борис. — Бороться надо более умно… с подпольем связаться. А оно будет.

— Может, они связаны!

— Сомневаюсь. Уезжай, Люся.

— Как же я уеду? — чуть не заплакала Людмила. — Я думала, что ты останешься…

— Немцам кланяться? Нет уж!

— Щукин, в палату, немедленно в палату! — закричала няня, выбегая на крыльцо. За ней выскочила другая няня.

Борис торопливо стал целовать Людмилу.

— Так как же мне быть, что делать? — плача от досады, закричала Людмила вслед Борису, которого няни, схватив под руки, тащили к двери.

— Уезжай, уезжай! Я буду писать тебе в Куйбышев, главпочтамт, до востребования! — крикнул Борис. — Я люблю тебя, Люся!

Он еще что-то кричал из вестибюля, но Людмила не расслышала его слов. Заплаканная и растерявшаяся, она долго бродила вокруг госпиталя, заглядывая в окна. Борис не показывался.

А над городом установилась с утра странная, сплошная тишина. Казалось, город отделен от остального шумного мира звуконепроницаемой завесой. И это было страшно, что-то заставляло вслушиваться в неестественную тишину и думать о том, что придет вслед за этой гробовой тишиной.

Сотни тысяч людей вслушивались и думали — кто с отчаянием и болью в сердце, кто с тайной радостью. Разные люди жили в городе, разные ждали их судьбы…

В тишине было что-то от людского, невысказанного словами смятения, когда замирает дыхание и не поворачивается язык. Хочется закричать, а голоса нет, хочется ударить в набат, а сил нет. Смятение, смятение!..

А тишина все наплывала и наплывала на город, она становилась гуще, упруже, она, как туман, заползала во все щели, везде настигала человека.

Нет ничего страшнее на свете такой безлюдной, мертвящей сердце тишины!

ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫСТРЕЛ

Впрочем, она все-таки не была сплошной, эта цепкая, неограниченная тишина. Шорох человеческих шагов, приглушенный рокот мотора, звон разбитого поспешной рукой стекла — эти звуки то тут, то там раздавались в воздухе. Они застывали в нем и как бы висели. Звуки висели, как вещи, как висит над улицей восклицательный знак, понятный только шоферу. И они, вися то тут, то там, не могли нарушить громогласной, таящей в себе грозный смысл тишины — слишком обширна была она, эта черная тишина.

Единственный шорох шагов, единственный рокот мотора, единственный выстрел…

— …Ну-с, мои милые друзья, — бодро сказал профессор Тюльнев, бесцельно размахивая руками, — нам предстоит задача: вывезти из города всех раненых, оставшихся в госпитале. Это — боевая задача, равноценная атаке на фронте. Так мы и сделаем. Достаточно ясно я выразился?.

Профессор выражался достаточно ясно. Последний эшелон, обещанный железнодорожниками, должен был прибыть три часа тому назад, но его до сих пор не было. Все поняли: его и не будет. Тюльнев призывал в атаку сестер и санитарок, женщин и девушек, готовых уйти по домам при первом удобном случае. Они стояли, опустив головы, только Женя и Соня преданно смотрели на старичка профессора.

— Это наш долг! Долг — понимаете? Если нам придется носить раненых на руках — будем носить. Да, на руках! Вместо обещанного нам эшелона высланы три грузовика. Они должны прибыть через +пятнадцать — двадцать+ минут. К этому времени все должны быть готовы к эвакуации. Быстро, живо!

За ночь из госпиталя была эвакуирована большая часть раненых. С ними уехали почти все врачи и часть медицинских сестер и санитарок. В госпитале осталось человек шестьдесят, из них больше половины тяжелораненых. На долю профессора Тюльнева выпала нелегкая задача — спасти этих людей.

В числе шестидесяти был Борис Щукин. Раны его затянулись, он чувствовал себя хорошо и на днях должен был выписываться; только поэтому его не эвакуировали раньше.

Соня и Женя укладывали в ящик ценные медицинские инструменты. Громко хлопнула дверь, вошел Борис Щукин. Он бросил костыль и, не хромая, подошел к школьным подругам.