Дороги товарищей

Гречинский с трудом стянул с разомлевшего тела свитер. Саша похлопал ладонью по мокрой спине вратаря.

— Еще ни одного мяча не пропустил, а успел запариться. Так что ж, ребята, вы, как я вижу, домой не спешите? Я тоже. Значит, нам ничего другого не остается, как пройти к ближайшему буфету. Работа предстоит тяжелая — не мешает и подкрепиться.

— Справедливо! — повеселел Гречинский. — Мне лень ехать домой. Только заранее предупреждаю! Я, как вратарь, не только все вижу, слышу и чувствую, но и денег не имею. Мои карманы пусты, как сетка классного голкипера^[23]… Впрочем, — он похлопал себя по бедрам, — у меня, кстати, и карманов нет.

— Ладно, не смущайся, у меня есть лишний рубль, — успокоил товарища Саша.

— И проникнись уверенностью, что один нахлебник на двух человек — сущие пустяки, — добавил Ваня.

— Что-то не верится, что вы так же богаты, как и щедры, — проворчал Гречинский. — Однако зачем же я пустился в философию? Мое дело — не рассуждать! Как неимущий пристраиваюсь в хвост.

В буфете друзья облюбовали столик, затененный полотняным зонтом, и уже углубились, мученически наморщив лбы, в дебри меню (чтобы подешевле, но поплотнее!), как вдруг из-под соседнего тента раздался дружелюбный бас:

— Эй, соперники! Меняйте позицию. Идите к моему столику…

Все трое сразу узнали говорившего по голосу. Бас принадлежал несомненно Андрею Михайловичу Фоменко, физруку школы имени Макаренко.

Он сидел над недопитым бокалом пива и задумчиво дымил папиросой.

— Возгордились, слабеньких замечать вовсе перестали! — сбивая пальцем с папиросы пепел, весело, чуть-чуть иронически прибавил Фоменко. — К добру ли?

Все школьники города (да и не только школьники!) знали Андрея Фоменко. И все любили его за сердечность и простоту. С учащимися он держался по-дружески и в то же время без панибратства — этот редкий дар позволял ему иметь много друзей. Друзья у него были и в школе имени Ленина, хотя эта школа издавна соперничала со школой имени Макаренко и в учебе и в спорте.

— С каких это пор, Андрей Михайлович, в слабенькие себя записал? — в тон Фоменко спросил Саша. — Это уже определенно не к добру. Тем более, что в слабеньких у вас, мне помнится, наша школа числилась.

— Не откажусь — числилась… Да ведь «ничто не вечно под луной». Ну, присаживайтесь, победители! По обязанностям побежденного, жертвую на алтарь спорта по бутылке лимонада и соответствующую закуску. От пива, надеюсь, вы сами откажетесь: оно вредно отражается на самочувствии спортсмена… А сейчас хорошее самочувствие для вас главное: соревнования-то не закончились!

— Не собираетесь ли вы, Андрей Михайлович, так обкормить нас, чтобы мы не могли двигаться по полю? — забасил Гречинский, первым подсаживаясь к Фоменко. — Предупреждаю, что ничего не выйдет: на меня одного вам придется в этом случае израсходовать не менее полсотни.

— Нет, друзья, не густо ли? На полсотни не размахнусь. На десяточку — куда ни шло.

На щеках Фоменко от улыбки образовались две глубокие ямочки, отчего полное, слегка рыжеватое лицо его приобрело вдруг очень нежное, почти девичье выражение.

— Оля, тащи-ка нам четыре бутылки лимонада да столько же порций чего-нибудь нашего, одесского! — крикнул Фоменко девушке-официантке.

До поступления в институт физической культуры Фоменко воспитывался в детском доме под Одессой и, как все люди, проведшие в тех краях свое детство, гордился тем, что он одессит. И за это самое — за любовь к Одессе-маме — его тоже уважали школьники.

За столиком, покрытым тентом, началась веселая пирушка. Скоро лимонад был выпит, одесская закуска — камбала в томате («Не камбала, а пальчики сжуешь!» — сказал Гречинский) — съедена. Гречинский, любивший отдохнуть в свое удовольствие, проговорил:

— Ну, теперь не грех и понежиться где-нибудь под кустиком!..

Фоменко встал из-за стола и предложил Саше:

— Пойдем прогуляемся?

— Давай.

Если Гречинский и Лаврентьев были только знакомыми Фоменко, то Саша Никитин был с ним в более тесных, можно сказать, приятельских отношениях. В прошлом году Фоменко тренировал Сашу по боксу, тогда-то они и подружились. Чуть ли не каждый день они встречались в спортзале городской юношеской спортивной школы. Фоменко постарался, чтобы Никитин перестал видеть в нем только преподавателя. Наедине они разговаривали на «ты», темы их разговоров были достаточно широки, правда, Андрей Михайлович не допускал, чтобы Саша перехватывал через край.

Андрей Михайлович взял Сашу под руку, и они пошли вдоль беговой дорожки, по кромке футбольного поля.

— Скажу откровенно, удивила-таки меня Ленинская школа! — не без восхищения сказал Фоменко. — Никогда не думал, что у ваших девочек окажется столько прыти! Я на Марусю Лашкову надеялся, как на бога, и вдруг!.. Откуда взялась у вас эта рыженькая?

— Ну, какая она рыженькая! — засмеялся Саша. — Если ты имеешь в виду Женьку, то она золотая!

— В самом деле, золотая! Это же ветер, стремительность, легкость! Это, друг мой, клад, а не девочка!

— Ты думаешь? — с надеждой спросил Саша. — Она красива, правда?

Саша смутился и оглянулся по сторонам.