Дороги товарищей

Сбиваясь, с трудом произнося слова, Борис рассказал Саше историю с запиской и с выстрелом Олега Подгайного.

— Не может быть! — воскликнул Саша.

— Соня подтвердит!

— Не может быть, чтобы Сергей Иванович не сказал мне о Юкове, — продолжал Саша, не слушая Бориса. — Это невозможно. Он полностью доверял мне. Он сказал бы. Какой смысл ему скрывать?

— Твоя самоуверенность может дорого обойтись, Саша. Берегись! — сказал Борис.

— Неужели?.. — прошептал Саша. — Если это так и есть…

А это так и было. Саша уже понимал, что Борис сказал правду, и эта правда поднимала сейчас Бориса, давала ему такие права, каких не было у Саши.

— Ты понял, как может обернуться жизнь? — без упрека, с явным намерением утешить Сашу сказал Борис. И это стремление Щукина помочь сейчас Саше было неприятным, обидным.

— Тогда я не знаю, кому можно доверять, — пробормотал Никитин.

— Эх, Саша, — с сожалением сказал Борис, — по-серьезному надо рассуждать.

— Ты не понимаешь, Борис!

— Ты ошибаешься. — Они уже подходили к землянке, и Борис предупредил: — О Юкове мы разговаривать не будем. Содержание записки знают только трое.

Саша понял, что с Борисом ему будет трудно. Борис стал другим. Такой Борис не годился ему в помощники. Но он ничего пока не сказал Борису. Он был обескуражен, растерян.

Саша что-то говорил Олегу Подгайному, Соне, Людмиле, Шурочке, расспрашивал Бориса о его мытарствах и странствиях, сам рассказывал о том, как шел скорбной дорогой отступления к Чесменску, отдавал мелкие распоряжения, касающиеся быта отряда, наравне со всеми готовил ужин, даже шутил по какому-то несерьезному поводу, — а сам все думал, думал, думал, мучительно размышлял.

«Неужели Сергей Иванович не доверяет ему?» — вот что больше всего волновало его, не давало покоя, кололо, мучило.

Аркадию Юкову было поручено особое задание, а Саша был обойден, оставлен в стороне.

Обида, мутная, слепая обида, взяла в плен Сашу.

Но он не думал, что это — обида, чувство, недостойное человека, — мелкая обида взыграла в нем. Он думал, что несправедливо поступили с ним.

Он не подавал вида, только думал все время. Впрочем, было видно, что он очень расстроен, да некому было примечать, присматриваться к нему. Мог бы Борис, но он сидел возле Людмилы и не отрывал от нее сияющих, зажженных любовью глаз.

Вечером прошел дождь, мелкий, холодный. Все сбились в землянке, только Сторман да Золотарев, назначенные часовыми, остались в лесу.

В землянке с трудом можно было улечься впятером, поэтому спать решили по очереди: двое дежурят в лесу, двое у входа, остальные спят.

Нужно было строить вторую, большую землянку. Многое нужно было сделать. И Борис заговорил об этом. Но Саша предложил прекратить всякие разговоры до утра.

— Спать! — сказал Саша. Это был приказ.

Борис и Людмила сели у входа, укрылись брезентом.

Они о чем-то тихо говорили, больше говорил Борис. Дверь прикрывалась плохо. Саша долго слышал неясный голос Бориса и чувствовал, что разговор имеет отношение к нему, и это тоже злило и тревожило его.

Он уснул с ощущением, что жизнь в отряде начинается плохо, неудачно.

Под утро Гречинский разбудил его на дежурство.

— Кто со мной? — спросил Саша, высунувшись из теплой душной землянки.

— Подгайный.

— Не буди, пусть поспит. — Он взял автомат и ушел в лес.

Дождь перестал. С деревьев капало. Бежал над лесом желтый полукруг луны, освещая края лохматых рваных облаков.

У входа в землянку сидели Борис и Левка. Саша не подходил к ним.

Уже начало рассветать, когда Борис подозвал его.

— В чем дело?

— На озере только что плескался кто-то… Такое ощущение, что мыли сапоги, — сказал Борис.

— Может, показалось?

— Нет.

— Значит, кто-то шел берегом. Не думаю, что это немцы.

— Все можно ожидать.

Кто же это может быть?.. Лев, ты идешь со мной к берегу. Борис, подымай всех.

— Не стоит, ребята, — сказал кто-то совсем рядом. — Это был я. — Из-за дерева, стоявшего сбоку землянки, вышел Фоменко. — Здравствуйте! — сказал он. — Закурить у вас найдется?

Саша, Борис и Лев молчали в оцепенении.

— Сапоги худые… Эх! — поморщился Фоменко. — Так я спрашиваю, есть закурить? Что же вы молчите, друзья мои?

УПОРСТВО ИЛИ УПРЯМСТВО?

А друзья все молчали, не сводя с Андрея Михайловича глаз. Щукин и Гречинский по-прежнему сидели на старом трухлявом пне, Саша стоял столбом. Появление Фоменко ошеломило их и, казалось, отняло способность говорить.

— Языки, что ли, проглотили? — с усмешкой спросил Фоменко.

Первым пришел в себя Саша.

— Вы зачем? — с трудом разжав зубы, выговорил он.

— В гости, — сказал Андрей Михайлович.

— Как вы узнали?

— Мне положено много знать.

— Чертовщина какая-то!

— На черта не стоит пенять. Вас трое?

— Нас много.

— Золотарев, Сторман, Шатило здесь?

— Спят.

— Тем лучше. Будить не надо. Я ненадолго, ребятки. Сидите, беседуйте. Жаль, что курева нет. Саша, на полчасика потолковать бы…

Он взял Сашу под руку и увел в лес.

— Так в чем же дело? — нетерпеливо спросил Саша.

— Ты знаешь, Александр.

Саша молчал.

— Ты не выполнил приказ. Это худо.

— Ваш приказ?