Дороги в горах

Первые трудности и неудачи самостоятельной жизни уже не раз вызывали у Игоря воспоминания школьных лет. То было счастливое время! Счастливое в основном потому, что тогда ему было восемнадцать, а не двадцать четыре, как теперь. Двадцать четыре тоже, конечно, немного, но тогда ему не требовалось ломать голову над тем, как поднять надои молока или увеличить привесы молодняка.

Он, весь сияющий, смотрел на Нину и думал о том, что все это напоминает чудесное волшебство. Да, это не анахронизм, волшебство есть и теперь, в век ракет и атомной энергии. Вот зашла, сбросила с него шесть лет, завела в класс. Игорь совсем забыл, что тогда в школе не принимал всерьез Нину, считал ее пустой, лишенной всяких способностей.

— Не пойму, как ты тут оказался? Такая яма…

— Прошу не оскорблять мои патриотические чувства. Я прописан здесь. И, кажется, надолго. Минимум на два года.

Нина с досады притопнула тонким каблучком.

— Какая же я недогадливая! Ты окончил институт?

— Конечно!

— И трудишься под началом моего старика?

— Тебе нельзя отказать в догадливости.

Нина сложила губы трубочкой так, что за лиловой каймой обнажилась бледная полоска.

— Не завидую.

— Теперь догадливость, переросла в новое качество — проницательность.

Они расхохотались. У Игоря по-новому, со сладким нытьем билось сердце, и то ли от водки, то ли еще от чего он почувствовал себя совсем опьяневшим. Приятно кружилась голова, и все казалось простым и доступным.

— Что ж мы стоим?

— Действительно!.. Пошли! Закрывайтесь! — сказал Игорь так, будто взлетел на крыльях.

Тамара сердито ударила ладонью по дверной задвижке.

— Директорова дочка, что ли?

— Похоже, — согласилась буфетчица, давно заметившая, что Тамара неравнодушна к Игорю.

— То-то он заюлил. Вон как выпялилась! Доведись мне — так даже стыдно.

— А она стыд потеряла. Я сразу поняла, у меня глаз наметанный. Вот поверь моему слову — опутает его.

— Ну и пусть! Жалко, что ли! Давайте закрывать. Каждый раз до полночи. Даже в клуб не сходишь.

— Выкинь ты все это из головы, — участливо посоветовала буфетчица. — Не по себе дерево рубишь.

— А я ничего не рублю. С чего вы взяли? — в отчаянии вскрикнула Тамара. Она вдруг присела, ткнулась в подол фартука.

Глава шестая

Валерий Сергеевич никак не мог примириться с тем, что тело его приобрело огромную тяжесть, стало непослушным. Всех его усилий едва хватило на то, чтобы чуть-чуть приподняться на высоких подушках или повернуться. У него стало появляться нелепое ощущение: он и его тело — не одно и то же. Наверное, вот так когда-то у людей появилась мысль о самостоятельности души.

В доме нудная тишина. Леночка в школе, мать хлопочет на кухне. Валерий Сергеевич не без труда достал из-под подушки «Казбек» и, опасливо косясь на дверь, закурил, но удовольствия, которое получал от курения здоровым, не было. После двух-трех легких затяжек стало подташнивать, и он погасил папиросу. Несколько секунд думал, куда спрятать окурок, чтобы его не заметили. Бросил подальше под кровать: если и заметят, то не сразу.

Вторую неделю Валерий Сергеевич лежит пластом. Микроинфаркт. Случилось это в кабинете, на работе. У него вдруг закружилась голова и стало душно. Ок помнит, как с трудом встал с кресла и как с трудом пошел к окну, чтобы открыть форточку. А больше ничего не помнит.

Сознание вернулось уже дома, в постели. Он не сразу понял, что женщина в белом — это Татьяна Власьевна.

За дверью в коридоре задребезжал телефонный звонок. Валерию Сергеевичу очень хотелось узнать, как там без него все идет. Сумасшедшая весна!..

— Ну, Хвоева… — донеслось из коридора. — И чего это вы, мои матушки, покою не даете? Хворый он, болеет. Докторша строго-настрого наказала, чтобы лежал и ни о чем не думал. И нечего донимать, раз сердце не выдюживает.

Валерий Сергеевич недовольно крякнул, а Карповна, повесив трубку, говорит уже сама с собой:

— Пристают и пристают.

Едва мать переступила порог, Валерий Сергеевич спросил:

— Кто там?

Карловна, сухая, сгорбленная, шумно втянула в себя воздух, сердито дернула под подбородком концы платка.

— Курил?

— Да нет… Кто звонил?

— Чего же нет, когда курил. Не чую, что ли? И чего только ты думаешь, Валерий? Ведь Татьяна Власьевна наказала, чтобы ни в коем разе… Себя не жалеешь, так о нас подумай. Мне ведь на восьмой десяток пошло.

— Ладно, ладно, мама, — виновато и сердито пробормотал Хвоев.

— Да не ладно… Ее вон хоть постеснялся бы, — старуха ткнула пальцем в сторону портрета Вареньки.

Валерий Сергеевич, хмурясь, достал из-под подушки папиросы.

— На, возьми…

— Давно бы так. — Мать ушла, окрыленная победой.

Валерий Сергеевич повернулся к Вареньке. Она с легкой усмешкой смотрела так, будто хотела сказать: «Не киснуть, Валерий! Все будет хорошо».