Дороги в горах

— Я? — будто очнулась Татьяна Власьевна. — Да нет, ничего особенного. Предлагают поехать на курсы специализации. Вот и думаю…

— Вы уедете? — испугалась Тоня.

— Придется… А что так?

— Да просто… — Тоня смутилась. — Как мы останемся?

— Ты врач… Не забывай… — Татьяна Власьевна обернулась на звук открываемой двери.

— К вам можно? — Федор Балушев несмело переступил порог.

— Пожалуйста, Федор Александрович.

— Добрый день, Татьяна Власьевна.

— Здравствуйте.

— Татьяна Власьевна, — Федор замялся, покосился на Тоню. — Поговорить надо… Дело одно…

Тоня вышла.

— Слушаю.

— Татьяна Власьевна… Ничего особенного… Я только сейчас с базы. Там, понимаете ли, импортные ковры… Болгарские… Просто загляденье. Два на три с половиной метра, а расцветка — не оторвешься. И всего два. Балушев говорил, а взгляд его все время ускользал, он прикашливал, переступал с ноги на ногу. Но Татьяна Власьевна ничего этого не заметила. Она давно мечтала о большом, красивом ковре. Глаза ее оживленно заблестели, на щеках проступил молодой румянец.

— Федор Александрович! Что вы говорите? Только два? Как бы купить?

— Охотников на них много. Жена военкома прибегала… Гвоздины берут… Но для вас, Татьяна Власьевна, постараюсь. Ковер будет. Не беспокойтесь, я сам принесу. А у меня, кстати, просьба к вам. — Федор с шапкой в руке присел на стул и заговорил, не поднимая глаз: — С сердцем у меня бывает неважно. Покалывает и как-то западает… Так вот какой-нибудь документ… Справку мне…

Татьяна Власьевна молча села за стол, вынула из ящика бланк со штампом районной больницы, взяла ручку. Неторопливо написав слово «Справка», она спросила:

— А зачем вам?..

— Да понимаете, — Федор заерзал на стуле, — райком мне предлагает другую работу, а я чувствую — не потяну по состоянию здоровья. И вообще не по душе мне то место. Да и для знакомых будет хуже, если я уйду из торговли. Кто выручит? — с улыбкой попробовал пошутить Федор.

Но шутка не достигла цели — лицо Татьяны Власьевны осталось серьезным. Она встала и не предложила, а скорее приказала Федору:

— Раздевайтесь до пояса!

Федор поспешно поднялся, дрожащими пальцами расстегнул несколько пуговиц полупальто, потом опять застегнул их.

— Да стоит ли, Татьяна Власьевна? Может, без этого? Не велика важность…

— Как же… Мне надо послушать сердце.

Федор опять начал расстегивать пуговицы.

Выслушав, Татьяна Власьевна сухо сказала:

— Одевайтесь. Вашему сердцу любой позавидует. Как хороший мотор…

Лицо Федора становилось то красным, будто его ошпарили кипятком, то белым, как молоко. А Татьяна Власьевна, покрутив в руках бланк начатой справки, неторопливо порвала его и бросила в корзину.

— Извините, я спешу к больному.

Глава десятая

Весь домашний скарб лежал грудой в кухне, а Катя, отогревшись после длинной дороги, ходила из комнаты в комнату. Ковалев ужасно измучился с переездом, продрог, но был доволен — наконец-то все устроилось и его одинокая жизнь окончилась.

На подоконниках и низеньких лавках вдоль стен стояло множество различных цветов, а на полу валялись обрывки газет, какие-то тряпки, битая посуда — следы чужой и непонятной жизни.

— Председатель, а в доме не особенно опрятно, — растягивая слова, заметила Катя.

— Нет, почему? У них хорошо было. Смотри, как много цветов.

— Только что… — опять протяжно и с нотами явного пренебрежения отозвалась Катя.

Геннадий Васильевич принялся энергично расставлять вещи.

Для Володьки сборы, переезд, а теперь расстановка мебели в новом доме — сущее удовольствие. Он, стараясь быть полезным, крутился под ногами отца, лез под руки. Катя помогала неохотно, засматривалась в отогретое солнцем окно, выходила на крыльцо. Она то и дело морщила чуть вздернутый нос.

— Катя, что ты всему удивляешься? Не нравится? Ведь жила в селе…

— Сравнил тоже… Совсем другое село… А тут, — Катя брезгливо скривила губы, — дыра какая-то…

— Ну, это ты напрасно. Знаешь, здесь летом благодать. Катунь, тайга… Ягоды всякой полно, грибов, а рыбы — только успевай жарить.

— Ну, летом… До лета еще далеко.

— Ничего не далеко. Лето за Сарлык-горой. Вон за той, видишь?

Катя глянула в окно на гору, которая, щетинясь темным пихтачом, закрыла добрую половину неба.

— Страсть какая. Сроду не жила в горах. Света белого не видать. С тоски околеешь.

— Привыкнешь… Ребята поправятся на молоке, загорят…

Катя, добрея, улыбнулась.

— Им-то хорошо тут.

— И нам неплохо. Помоги-ка кровать поставить. А в доме надо руки приложить, тогда и уют будет.

Пришли Эркелей и Чинчей. Эркелей, прослышав о приезде семьи Ковалева, с самого утра не находила себе места. Ей не терпелось взглянуть на жену Геннадия Васильевича. Какая она, интересно?

— Пойдем? — приставала Эркелей к Клаве, но та говорила:

— С какой же это стати? Люди только с дороги, а мы заявимся. Потом, завтра или когда сходим.

— Э, ничего ты не понимаешь, — сердилась Эркелей.

— Сходить надо, — сказала Чинчей. — Может, помочь что.

Приунывшая Эркелей встрепенулась. Подскочив к Чинчей, схватила ее за рукав:

— Конечно, надо. Пойдем!