Следуя за женщиной в белом, Валерий Сергеевич прошел длинным коридором, стянул с себя кургузый халат, перекладывая письмо из руки в руку. Спустившись в мрачный полуподвал, где находилась раздевалка, внезапно догадался — письмо можно положить в карман. Он хотел это сделать, но, подчиняясь какому-то неосознанному побуждению, отошел к маленькому оконцу и вскрыл конверт. Варенька писала:
«Валерий!
Помнишь наш уговор — жить начистоту? Последний раз хочу объясниться с тобой. Я все время думаю и мучаюсь. Маме хотелось, чтобы я сидела дома. Она укоряла меня. Да что говорить! Ты сам знаешь, мама хотела, чтобы я успокоилась, не совала нос, куда не следует, занялась семьей. И, возможно, мысленно ты был с ней согласен. Но, Валерий, пойми, мой хороший, иначе я не могла. Ты знаешь меня! Если бы удалось подняться, я бы опять пошла в горы. Только ведь не поднимусь, дорогой. Говорят — люди до последнего дыхания тешат себя надеждой на жизнь. Может быть, и так, но я все понимаю. Силы мои на исходе. И ты это тоже понимаешь…
Похорони меня в горах, где много черемухи, и навещай, когда она зацветет.
Очень люблю тебя.
Вот и все, дорогой!»
…Сутулясь, Валерий Сергеевич долго стоял около подслеповатого оконца. Он понимал, что Варины дни сочтены, но сердце, все его существо не могло примириться с этим.
Валерий Сергеевич не зашел, а скорее ворвался к главному врачу. Тот в очень осторожных выражениях объяснил, что дело движется к роковой развязке… Медицина приняла все меры. Она беспомощна…
Дела требовали немедленного возвращения в Шебавино. И он вернулся.
Валерий Сергеевич подолгу держал на коленях пятилетнюю дочь, пристально вглядывался в ее лицо, стараясь найти черты матери. Но их было очень немного. Носик Ленушки отдаленно напоминал Варенькин. Глаза… У Ленушки такие же быстрые, живые глаза, но серые, а не черные. Вот и все сходство.
Валерий Сергеевич допоздна засиживался в кабинете. Заказывал по телефону Верхнеобск и, ожидая, когда предоставят разговор, работал. Но дела, за которые он брался, не клеились. Валерий Сергеевич много курил, ходил как заведенный по кабинету. И лишь только раздавался звонок, — со всех ног бросался к телефону. Но часто оказывалось — звонили по служебным делам, или просто знакомые справлялись о самочувствии.
В один из таких вечеров к Валерию Сергеевичу зашла Татьяна Власьевна. Хотя неотразимо надвигающееся горе ослабило у Хвоева интерес ко всему окружающему, он сразу заметил, что главный врач сильно изменилась.
— Что с вами, Татьяна Власьевна? Вы не больны? — опросил Валерий Сергеевич.
— Да как вам сказать… Организм вполне здоров, а душа нет.
— Что так? — удивился Валерий Сергеевич. — Вижу, что-то неладно у вас. Рассказывайте, я слушаю.
— Как состояние Вареньки? — спросила Татьяна Власьевна.
— Вареньки? — Валерий Сергеевич задумчиво поник над столом. — Плохо с Варенькой…
— А что врачи говорят?
— Надежды нет.
Они долго сидели в скорбном молчании. Потом Татьяна Власьевна медленно встала.
— Извините, Валерий Сергеевич… Я зайду как-нибудь после.
— Да нет, что вы. Рассказывайте… Все идет своим чередом…
— Это правильно, Валерий Сергеевич, но я потом… Мне еще терпимо. А вам могу сказать — крепитесь. Больше добавить нечего. Не умею утешать.
Глава двенадцатая
Капризна горная природа. В марте все ярче и веселей светило солнце. Под жарким напором лучей снег отходил с горных вершин в лога, расщелины и овраги, прятался в чаще кустарника и густых зарослях подлеска. В лесу деревья еще глубоко увязали в сугробах, а на полянах стояли лужицы. Под водой, прозрачнее и чище любого хрусталя, пробивалась яркая зелень. На пригревах земля курилась духовитой испариной, а в воздухе не смолкал веселый перезвон синиц. Усиленно принялись за работу дятлы. Идешь лесом и слышишь:
«Тук, тук-тук, тук».
«Тинь-тинь-тинь», — звенит синица.
«Тук, тук-тук, тук», — настойчиво долбит уже другой дятел в другой стороне.
Казалось, весна полностью овладела природой. Пройдет неделя-две, и расцветут подснежники, а потом на лесных полянах загорят огоньки…