Дороги в горах

— У меня, Геннадий Васильевич, все данные только по нашей группе, которая здесь. А в Тюргуне не знаю как… Сегодня мама туда поехала. Она расскажет…

Ковалев, взяв у Клавы тетрадь, начал неторопливо просматривать записи.

— Марфа Сидоровна, говоришь… Это хорошо, но не мешало бы и тебе побывать. С кем-нибудь из членов правления. Ты у нас самая грамотная. Там надо разобраться с надоями. Смотри. За прошлую декаду там меньше вашего надоили. Надо тебе обязательно съездить.

Клаве стало обидно за мать. Неужели она не может сделать этого?

— Да как же я поеду? — отчужденно опросила Клава. — У меня группа… Недоенными, что ли, оставить?

— Подменят. Да, как у тебя с институтом? Готовишься? Готовься. Мы напишем от колхоза отношение. Сегодня заседание правления. Поприсутствуй. Да и тебе не вредно побыть, — Ковалев с улыбкой обратился к Эркелей. — От серьезных дел, может, станешь немного серьезней.

— А я и так серьезная, — не задумываясь, отрезала Эркелей.

— Да что-то по тебе незаметно.

— А как вы заметите, если никогда на меня не смотрите?

Ковалев смущенно кашлянул.

— Ну девка, в карман за словом не лезет.

Эту словесную перепалку прервал, к радости Ковалева, приход Зины Балушевой.

— Можно, Геннадий Васильевич? Вы к нам не ходите, так я сама пришла. Вот семью привезли… Почему бы с женой не зайти?

— Спасибо, Зина. Это можно… Как-нибудь заглянем. — Ковалев старался по лицу Зины определить цель прихода. Волнуется женщина. Катю надо познакомить с Зиной. Это Кате будет полезно…

А Зина, присев на краешек стула, сказала:

— Дело у меня к вам, Геннадий Васильевич.

— Пожалуйста. Догадываюсь, что-нибудь для сада потребовалось? — шутливо предложил Ковалев.

— Нет, другое… — Зина достала из сумочки свернутый листок бумаги.

— С садиком, Геннадий Васильевич, все. Вот…

Ковалев развернул листок, прочитал его, удивленно посмотрел на Зину и опять прочитал.

— Плохо, что не все женщины такие. Значит, нашего полку прибывает? А Федор как же?

Зина пожала плечами.

— Не знаю. Одумается. Куда же ему деваться?

Глава тринадцатая

Очнувшись, Бабах никак не мог понять, где он. Темно и тихо. Неужели Чма правду говорила — есть злой Эрлик? Да и камы[13] всегда уверяли, что есть… Даже разговаривали с ним.

Завистник он, этот Эрлик. С зависти напустил на отару волков, а потом и самого Бабаха утащил к себе в преисподнюю. Не очень-то у него приятно, всегда ночь… Солнца больше уж не увидишь, да и неизвестно еще, как станет Эрлик кормить. Можно с голоду пропасть…

Бабах сидел, вернее, полулежал, опираясь спиной о стену. Голова свесилась на грудь, а под ладонями — пол, деревянный пол!.. Ну и хитер этот Эрлик! Даже в самой преисподней настлал пол, чтобы сырости не было.

Бабах с трудом поднялся и начал ощупывать стены. Споткнувшись обо что-то, чуть не упал. Стены деревянные, с паклей в пазах — совсем такие, как у обыкновенных домов.

Ощупью Бабах добрался до гладкой, сбитой из досок двери. Обрадовался — выход есть. Навалился плечом — дверь не поддается. В двери узенькая щель. В нее пробивается несмелая полоса света. Бабах припал глазом к щели. Долго смотрел, а увидеть ничего не мог. Потом увидел… себя. Едет он, Бабах, на коне по улице, со знакомыми здоровается и о задранных волками овцах все время думает. Едет, чтобы рассказать Геннадию Васильевичу о беде. Поравнялся с чайной, проехал ее и остановился. Зашел. Купил поллитровку, выпил стакан, не закусывая, посидел и опять выпил. А потом еще покупали водки.

— У-у-у, — с зубовным скрежетом застонал Бабах и закрутил тяжелой головой.

Немного успокоясь, Бабах стал напрягать память, стараясь вспомнить, что было потом, после чайной. Но так и не вспомнил. Дальше была сплошная темнота, такая же темнота, как тут, в этой проклятой преисподней, или вчера ночью, когда волки зарезали овец…

Бабах опять припал к щели.

— Э, помогите! — закричал Бабах и ударил ногой в дверь.

— Ну что ты буянишь?

Звякнул запор, дверь открылась, и Бабах оказался лицом к лицу с Ковалевым.

— Здравствуй, Генадь Василич! — обрадовался Бабах.

— Здравствуй!

От того, как Ковалев сказал это слово и особенно как посмотрел, Бабаху стало страшно. Он попятился. А Ковалев все смотрел и укоряюще качал головой.

— Эх, Бабах, Бабах… Выходит, плохая на тебя надежда. Подвел… А я-то… Застегни хоть фуфайку! Выставил голое брюхо. Дошел…

Бабах глянул на себя и побледнел. Кто же так все порвал на нем? Видать, в чайной… Тоже, друзья…

— Ну, пойдем! Расскажи, как докатился до такой жизни. — Геннадий Васильевич направился в свой кабинет.

Бабах, опираясь о притолоку, переступил порог и поплелся вслед за председателем.

* * *

…Заседание правления артели затянулось. У Клавы рука устала писать протокол, а люди все говорили и говорили. Немало противоречивых суждений вызвал вопрос о строительной бригаде. Члены правления, все как один, соглашались, что строить надо. Надо закончить давно начатый телятник, построить коровник. Да и с жильем плохо. Но кто будет строить? Где людей брать?

— «Диких» не приглашайте, — в один голос заявили председателю члены правления. — Деньги сдерут, а не сделают. Одни убытки…