Дороги в горах

В темноте Клава не видела лица Зины, но говорила она грустно. Девушке стало жаль Зину. Мучается со своим муженьком.

Зина вплотную подступила к Клаве, доверчиво положила руку ей на плечо.

— Знаешь, я ведь тайком от него все сделала. Теперь вот думаю, как сказать. Клава, пойдем к нам. Я при тебе скажу.

— Удобно ли? — замялась девушка.

— Мне легче будет…

Клава, подумав, твердо сказала:

— Пойдем!

Их появление не вызвало радости у Федора. Даже не ответив на приветствие Клавы, он бросил исподлобья недобрый, испытующий взгляд на жену. А та, делая вид, что ничего не замечает, спокойно сняла пальто, предложила Клаве:

— Снимай свою фуфайку. У нас жарко.

— Правда, жарко. Можно снять, — согласилась Клава и в душе удивилась своей храбрости. Ей даже приятно делать так, как не нравится Федору. Ишь, надулся.

Клава садится, поглядывает на Федора с независимым, даже вызывающим видом, улыбается. Зина, понимая ее настроение, спрашивает:

— Как дела на ферме?

— О, хорошо.

И Клава начинает длинно, с излишними подробностями рассказывать:

— Только сейчас на правлении решили новый коровник строить. Телятник тоже в этом году закончат. А знаете, кто взялся руководить строительством? Дед Обручев. Удивительно! Столько лет не работал в колхозе, а тут, пожалуйста, сам изъявил согласие. Говорит, вижу, в колхозе дела направляются, вот и решил помочь. Старый, а сознательный.

Федор, засунув руки в карманы брюк, по-индюшиному топтался в тесной кухоньке. А когда Клава сделала паузу, он сердито спросил жену:

— Где же ты была до такой поры? И что это за порядок — каждый вечер пропадать. Черт знает…

— По делу, Федя, ходила. Теперь все… Уволилась я из детсада.

— Как? Да с кем ты советовалась? Самовольно?

— А вот так, не посоветовалась и уволилась. На свиноферму иду порядки наводить. Сам же говорил, что там плохо.

— Зина! Да ты у меня замечательная! Честное слово! Молодец!

— Зина-то молодец… — многозначительно сказала Клава, от души довольная, что все так оборачивается.

— А что? Конечно, молодец! Скажешь, нет? А ты думаешь, я отстану? Вместе будем работать.

У Зины дрогнули губы, а в глазах заблестели слезы.

Глава четырнадцатая

Кольку Белендина удивило запустение в хозяйстве. Весна, поля почти освободились от снега, а на крыше его целые горы. Днем снег тает, вода течет в сени и там вечерами превращается в лед. Разве порядок, если в сенях на каждом шагу можно раскроить лоб? Да и крыша гниет от сырости.

Колька зашел в стайку и тоже покачал головой. Навозу под ногами наросло столько, что корова задевает рогами за перекладины крыши.

Впрочем, он особенно-то не удивлялся: знал — управляться с хозяйством некому. Мать с трудом по избе ходит. Плохая стала, совсем ослабла. Каких-то полгода не видел ее Колька, а как изменилась… Отец? Он заявляется домой от случая к случаю. Да и какой из него работник? Тоже старик. Правда, есть еще три брата — Андрей, Никита и Сергей. Никита и Сергей живут здесь, в родном колхозе, но у них свои семьи, свои хозяйства. Снохи приходят, чтобы подоить корову, принести воды, помыть пол. А большего с них не спросишь. Не хватало еще, чтобы бабы забрались на крышу сбрасывать снег. Братья-то, конечно, могли бы, но им, видно, некогда.

Назавтра, сразу же после приезда, Колька целый день расправлялся со снегом. На второй день принялся за навоз. Бросает его через плетень на огород, а солнце греет ласково, поют скворцы. Уселись на самой вершине тополя, и один перед другим так щелкают, так свищут, что, кажется, совсем изойдут песней…

Вспотев порядком, Колька втыкает в навоз вилы и неторопливо выходит на улицу. Здесь под самыми окнами дома стоит гусеничный трактор. Новый, прямо с завода… В МТС ни одному молодому трактористу не доверили новый трактор, а вот ему, Кольке Белендину, доверили. Доверили потому, что он еще раньше был знаком с машинами, окончил десятилетку и на курсах учился лучше всех. Вот рассказать бы обо всем этом Клаве Арбаевой. Да по всему видать, Клава не очень интересуется его делами.

Не отрывая ласкового взгляда от машины, Колька заходит то с одной, то с другой стороны, садится в кабину, потом открывает капот. Еще день-два — и в поле… Не мешает лишний раз все проверить, чтобы не опозориться, не ударить в грязь лицом. Он всем докажет, как умеет работать.

На второй день после Колькиного возвращений приехал домой отец.

Спешась, старик долго любовался поблескивающим свежей краской трактором и впервые за все время назвал сына не Колькой, а Николаем. А когда они уселись на ступеньке крыльца, Сенюш достал из кармана старый кожаный кисет, набил трубку, потом протянул кисет сыну.

— Закуривай. Ведь куришь?

Колька покраснел и сказал:

— Курю, только у меня папиросы.

— Кури свои папиросы. Нечего теперь таиться. Не маленький.

И Колька впервые за свою жизнь закурил в присутствии отца.