Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь

Чернокожие женщины в основном трудились либо в чужих домах, помогая белым женщинам по хозяйству, либо на фермах, где их начальниками были мужчины. Иначе говоря, они выполняли грязную работу, которую белые считали ниже своего достоинства. В 1880-е годы в Атланте около 98 % трудоустроенных чернокожих женщин занимались разного рода домашней работой: от ухода за детьми до приготовления пищи и стирки. До появления автоматических стиральных машин стирка была тяжелым занятием, но женщинам-прачкам нравилась их работа, потому что они могли выполнять ее в удобном им темпе, находясь в своем личном пространстве. Это давало им некоторую свободу и даже возможность бросать вызов монополии белых женщин на феминность – прачки могли «заимствовать» предметы гардероба своих нанимательниц. Кроме того, стиркой можно было заниматься сообща, что облегчало самоорганизацию прачек, боровшихся за сохранение тех условий труда, которых они с таким трудом добились. Неудивительно, что они одними из первых среди домашних работников стали устраивать забастовки. Прачки не только требовали установления минимального уровня заработной платы, но и самим фактом забастовки давали понять окружающим, что они – это не их работа[156].

Борьба не прекращалась ни на минуту. Бывшие рабовладельцы не были готовы смириться с тем, что у чернокожих женщин есть право на свободное время. Пускай рабство и было отменено, но чернокожие все равно занимали самое низкое положение в воображаемой иерархии труда. Более того, этим женщинам платили так мало, что обычно даже самый бедный белый рабочий мог позволить себе нанять чернокожую прислугу. Особенно угрожающим для иерархии виделось получение чернокожими работниками удовольствия – в особенности это касалось танцев, которые для чернокожих были важной формой досуга и сопротивления. Белые пытались запретить эти танцы, утверждая, что бесконечными танцами чернокожие расходуют физические силы, которые необходимо сберечь для работы. Однако, как пишет Хантер, «энергичные танцы, равно как и усердный труд, отвечали требованиям трудовой этики капитализма». Танцы были не проявлением лени, а формой труда, но такого, который работодатель не мог контролировать[157].

Законы о бродяжничестве и «Черные кодексы»[158] криминализовали определенные формы поведения чернокожих работников. Эти новые нормы представляли собой попытку навязать чернокожим обязательный труд и определенные социальные роли – так, одну женщину арестовали и посадили в тюрьму за то, что она работала прислугой в доме чернокожих. «Только белым можно было иметь прислугу», – замечает Хантер. Две молодые женщины, арестованные за отказ согласиться на роль прислуги, разбили окна в тюрьме с криком: «Вы не заставите нас работать!» – и их приговорили к 60 дням работы в тюремной прачечной. В Нью-Йорке женщин из исправительных учреждений отправляли прислуживать в дома белых семей, живших на севере штата, тем самым лишая их той свободы, что предлагал большой город. Таким образом, тюрьма была высшей мерой наказания для женщин, которых общество, говоря словами Анджелы Дэвис, считало «неодомашненными и гиперсексуальными из-за того, что они отказывались существовать в парадигме нуклеарной семьи»[159].

Одновременно с этим в конце XIX – начале XX века сложилась концепция белой домохозяйки из среднего класса, способствовавшая укреплению нуклеарной семьи. Чтобы поддерживать иллюзию, что дом – это пространство любви, свободное от труда, белой домохозяйке требовалась помощь одной или двух служанок. До брака белые женщины могли работать вне дома, но после замужества должны были сосредоточиться исключительно на домашних делах. Вплоть до 1980-х годов в ходе социологических опросов большинство американских женщин определяли себя как «домохозяек». При этом многие женщины также работали в чужих домах – до 1950 года чаще всего те женщины, которые имели занятость вне дома, отмечали в документах в качестве рода деятельности графу «персональное обслуживание: частное домохозяйство». В этот период происходило закрепление гендерных моделей, но одновременно внутри этих моделей укреплялись классовые и расовые барьеры[160].

Противоречие между интересами нанимателей и домашних работников было особенно острым в сфере ухода за детьми. В отличие от других видов работы по дому, уход за детьми требует постоянного внимания и эмоциональной вовлеченности. Наниматели ожидали, что няни будут со всей возможной нежностью относиться к воспитанникам и любить свою работу. «Мы дарим чужим детям почти столько же любви, сколько дарили бы своим собственным», – рассказывала Дороти Болден, долгие годы проработавшая домашней прислугой. Но няни редко могли рассчитывать на ответные чувства. Если наниматели и говорили им о своей любви, то обычно пытались таким образом компенсировать отсутствие заработной платы[161].