Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты

и на выдохе и на вздохе!

Не рулады, пронзительный звон —

разметалась душа по октаве,

заливай, медногорлый тромбон,

о любви и о славе!

Покачнись, ошарашенный зал,

ты зажат в оглушительных лапах,

тромбонист тебе правду сказал —

он пророчит. Он гений. Он лабух.

Еще в горле комок не разжат.

Еще губы его дрожат.

Еще пальцы сжимают неровно,

все — и трепет, и торжество,

лебединую шею тромбона,

лебединую песню его.

1965 г.

* * *

Говорят, что никакого шила

в никаком мешке не утаишь.

Дорогой мой Отик Новожилов,

как живешь ты и на чем стоишь?

Ты живешь у черта на куличках,

в граде, называемом Тюмень,

ты живешь в обидах вечных, личных,

наводящих тень не на плетень,

под ударами невидимых плетей

голова, кудрявая неслишком…

Мощный, благородный лоб Сократа,

синхрофазотронной мощи ум

шустрая тюменская эстрада

арендует без тяжелых дум.

Ей давай веселые спектакли,

конферанс давай, гони куплет,

нет ей дела, миленький, не так ли,

что в тебе перекипел поэт?

Вот ты бегаешь, куплеты сочиняешь,

достаешь электробарабан,

поневоле думать начинаешь

ты подстать египетским рабам.

День за днем над головой, как плиты,

до небес накоплено обид,

но зачем нам, Отик, пирамиды,

разве нам нельзя без пирамид?

Отчего в глуши Втузгородка,

в загородках бедного барака,

реже приходила жить тоска

и точней планировалась драка?

За окном стучало домино

и скрипели ржавые качели,

и исподние — полным-полно

на веревках флагами висели.

А у нас на небольшом столе

«три семерки» правят ходом спора,

и, поскольку все навеселе,

спор проходит сам собою скоро.

Повисают жаркие слова,

остывают страсти и мордасти,

набухает звоном голова —

здрасьте!

Здравствуйте, маэстро-рифмачи,

почитайте что-нибудь такое,

не греми, жена, посудой, не ворчи,

дочь оставь в покое…

Он встает в простенке у окна,

в позе, репетированной рингом,

и душа его напряжена,

словно перед поединком —

словно из вулкана, не из губ,

и не звуком, а громами словно

выплеснется на бегу

горлом кровь,

а не простое слово!

Отик, Отик, что с тобой, ответь?

Интонации великого артиста.

Это пенье, эта сталь и медь,

и сюжет про графа Монте-Кристо,

и финал, трагический, как смерть,

и смешной, как та же смерть вприсядку, —

как сумел ты, как ты мог посметь?

………………

Самолет заходит на посадку.

Вот коснулся грешной он земли,

вот утихли страшные моторы…

Слышно, как колышутся вдали

гулом потрясенные просторы.

1965 г.

РЕЧЬ ЭКСКУРСОВОДА В МУЗЕЕ-КВАРТИРЕ ОТТО НОВОЖИЛОВА

Господа пролетарии! Товарищи буржуа!

Встаньте на цыпочки, затаите дыханье!

В этих комнатах он колбасу жевал

и говорил стихами.

Здесь в каждом предмете — траур утрат,

любая штучка — примета:

вот этот будильник прерывал по утрам

дивные сны поэта.

Любой листочек в реестр занесен,

боже упаси вас чихнуть или дунуть:

вот эта газета погружала в сон

его вечерние думы.

Вот стол. Вот стул. Вот шкаф и диван.

Обратите вниманье на форму дивана:

здесь часто полеживал наш титан,

диван хранит очертанья титана.

Теперь извольте взглянуть на обувку:

потрепана, держится еле-еле…

А в этих тапочках он лежал в гробу —

как видите, даже не потемнели.

Вот авоська. Он с нею ходил в магазин,

на ходу обдумывал поэму и повесть.

Вот рюмка. Ею чокался с ним, не помню уж кто…

какой-то Дробиз…

Снимите шляпы! В этой квартире,

как супом на кухне, пахнет поэзией.

Здесь проживал крупнейший лирик

Урала, России и Азии.

Во веки веков для читающей публики

не будет в России места священнее!

Осмотр окончен. Прошу по рублику

на текущий ремонт помещения.

22 июня 1967 г.

ПЕСЕНКА

Дорогой товарищ Отик,

разевай пошире ротик,

веселись, как в Первомай;

если заболит животик —

принимай антибиотик,

если грустным станешь, Отик —

антиотик принимай!

Хоть с годами стал ты, Отик,

гладким, как камчатский котик —

это вовсе не беда.

Пусть слегка мы облысели,

есть еще у нас в резерве

и усы и борода!

Будь всегда, товарищ Отик,

прочным, как античный портик,

острым, как кинжал и кортик,

умным, как слоны,

мы в тебя, товарищ Отик,

наш поэт и полиглотик,

просто влюблены!

Потому, товарищ Отик,

разевай пошире ротик,

пей вино и кушай тортик,

веселись, как в Первомай,

если заболит животик —

принимай антибиотик,

если грустным станешь, Отик —

антиотик принимай!

29 июня 1967 г.

* * *

В урожайных приметах день,

на уборку — всех школьников, классом…

А у Отика дивный ячмень

прорастает под левым глазом.

Удивительная судьба!

До чего докатилась наука:

на глазах колосятся хлеба,

не хватает морковки и лука!

Наливаются тыквы в ушах,

мягкой пахотой светится рожа,

зарастает горохом душа,

виноградом и рожью.

Мы когда-нибудь отцветем,

ляжем в землю, схоронимся сами,

все мы, Отик, тогда прорастем

ячменями, пшеницей, овсами.

Мы лежим, протянув носки

в годы сталинской солнечной эры,

а над нами стригут колоски

комбайнеры и пионеры.

1969 г.

* * *

Безусловно, большие победы

одержали мы в прошлом году,

но летят над землею мопеды

всем идущим по ней на беду.

Шел ты, думая о поэме,

расцветала метафоры гроздь,

он прицелил по нервной системе,

но попал, к сожалению, в кость.

Если б точно ударил по нервам,

если б смог прокатиться по ним,

в этом деле он был бы не первым,

не вторым и не двадцать вторым.

Чьи мопеды во тьме угрожают