Дорогие мои мальчишки

— Нюшка, ты бы спать легла лучше, чем человеку мешать. Видишь, кажется, человек кушает, а ты «тыр-тыр-тыр»…

Нюшка, положив локти на стол, прижавшись щекой к руке, смотрела боком и снизу, как он ест, крепкими пальцами облупливая картошку и тыкая её в солонку. Нюша любила смотреть, как брат колет дрова, как он умывается, как ест. Она могла часами глядеть вот так. Всё это было очень интересно. Капка ел молча, старательно разжёвывая, собирая крошки со стола в ладонь и отправляя их в рот. Так едят тяжело наработавшиеся за день люди, хорошо знающие, как достаётся человеку хлеб. Усталость понемножку отваливалась. И Капке уже хотелось рассказать об училище, о работе в Затоне, о мастере Корнее Павловиче, о дураке Ходуле. Нужно же поделиться с кем-нибудь тем, что заполняло целый день и от чего никак не выпростать головы. Рассказать старшей сестре — эта не поймёт как надо. Валерке и Тимсону следует говорить не так. С ними приходится говорить кратко и как о самом обыкновенном — подумаешь, мол, всё пустяки, — чтобы они чувствовали, каков человек Капка Бутырев. А ведь хочется иногда по душам и всё как есть выложить. Вот был бы отец дома или Арсений Петрович, эти бы всё поняли как надо. А Нюшка хоть и мало что смыслила, но очень уж хорошо слушала, а главное, всему верила сразу.

— Вот у нас сегодня в инструментальном номер был! Есть один, Терентьев фамилия. Мишка. Двадцать седьмого года рождения.

— Ой, двадцать уже седьмого? — восторгалась Нюшка.

— Да… Шестнадцатый год пошёл. И вот он вчера, понимаешь, четыре с половиной нормы выгнал.

— А!.. с половиной! — умилялась маленькая.

— Ну что, я тебе врать буду?

— А откуда он выгнал? — осмелев, решилась наконец спросить ничего не понимавшая, но жадно слушавшая брата Нюшка.

— Э, рассказывай тебе! — махнул рукой Капка. — Иди спать лучше.

Нюшка уже зевала вовсю и тёрла глаза. Капка уложил её на кровать, где она обычно спала с Римой, прикрыл стёганым одеялом. Нюшка уцепилась за брата обеими руками:

— Ты только не уходи. Как буду спать, тогда только иди, ладно?

— Ладно, ты спи скорей. А то мне ещё надо тёти Глашин примус починить.

Капка, сам зевая, сел на краю постели.

— Капка, а правда, если змею разрубить, то половинки опять сползутся? Мне Маруська сказала. Наврала, наверно, да?

— Слушай больше!

— А ты можешь в руки змею взять?

— А с какой радости её брать?

— Ну нет, ты только, Капка, скажи: возьмёшь или сбоишься?

— Надо будет, так и возьму. Спи ты!

Нюшке стало ужасно хорошо от безграничного уважения к брату. С ним, когда и темно, не страшно. Вот он, рядом, всех сильнее и самый смелый. Он ничего не боится. Он прямо руками может схватить змею. Нюшка открыла один глаз, убедилась, что Капка ещё сидит на краю постели, и, успокоенная, заснула.

Капка ещё с полчасика повозился над примусом тёти Глаши, а потом задул коптилку и улёгся на своей койке. Нюшка сквозь сон почувствовала, что брата уже нет рядом. Она села, прислушалась. В комнате было темно и жутко, громко стучали ходики на стене. Нюшка легла плашмя поперёк постели, свесила ноги, поболтала ими в темноте, пока не нащупала пол, и, осторожно ступая босыми пятками, добралась до Капки. Она вскарабкалась на его койку, подвалилась тихонько, пристроилась под бочок. Капка громко и мерно дышал. Она тоже стала громко вбирать в себя воздух, тогда же, когда и он, чтобы дышать вместе. Сперва у неё это не вышло, она не дотянула, сорвалась, захлебнулась воздухом, а потом приноровилась, задышав громко и старательно в один лад со старшим братом, и вскоре уснула.

Через час вернулась из кино Рима. Витя Сташук проводил её до угла их улицы. На первый раз этого было вполне достаточно, да, кроме того, увольнительная дана была юнгам только до десяти часов. Расставаясь, Сташук заботливо спросил:

— А вы, Рима, тут с курса не собьётесь? Смотрите, местность ведь у вас сильно пересечённая, можно и ноги поломать. Вы вот возьмите зажигалку, в случае чего посветить можно.

И как ни отнекивалась Рима, бравый юнга поймал её за руку, почти насильно разжал пальцы и втиснул в ладонь тёплую, согревшуюся в его руке зажигалку — подарок назойливого Ходули.

«Господи, и что это за привычка у них у всех зажигалки дарить?» — подумала про себя Рима.