Дорогой бессмертия

Когда Савельева увидела измученных советских военнопленных, загоняемых немцами за колючую проволоку, у девушки было такое состояние, будто ее обдали холодной струей воды. Взбудораженный мозг сверлила мысль: «Как измываются над людьми!» Глаза ее блестели огнем ненависти.

— Лишь бесчувственный человек может остаться равнодушным ко всему, что творится, — делилась Паша с матерью. — Если бы ты только видела военнопленных. На какие страдания они обречены!.. Теперь весь город охвачен страхом. Людей без всякого повода бросают за высокие каменные стены замка Любарта.

— А что там, доченька? — наивно полюбопытствовала Евдокия Дмитриевна.

— Теперь тюрьма. Даже на расстоянии оттуда слышны крики истязаемых.

Чуткое материнское сердце не обманывало Евдокию Дмитриевну. Что-то опасное задумала Паша.

— Да разве такой беде поможешь?

— Мама!..

— Чего ты, Паша? — смутилась от оклика дочери и понизила голос Евдокия Дмитриевна. Быстро откинула передник, обтерла мокрые руки и испуганно взглянула на дочь.

— Мириться с таким злом нельзя, нужно с ним бороться.

— Пашенька, будь осторожна. Пойми, родная, одна ты ничего не сделаешь. Придет время, с них за все спросится. Знаешь, в народе сказывают: спела бы рыбка песенку, да голоса нет. От того и лютуют, ироды.

Паша подошла к матери и нежно провела рукой по ее серебристой голове.

— Тем и опасна их лютость. В ней они могут погубить много наших людей.

— Родная моя девочка, я пугаюсь твоих слов, риск ведь какой!

— Не волнуйся, мамочка, я буду не одна. Кто из честных людей станет спокойно наблюдать, как бесчинствую оккупанты?

— Пашенька, — буквально взмолилась мать, — прежде надо подумать о работе, как дальше жить, где продуктов достать. Прошу тебя, будь рассудительной.

Долго еще длилась тревожная беседа матери с дочкой. Трудно было переубедить Пашу, сдержать ее порывы. Мать поняла: ее любимая дочь не свернет с намеченного пути…

Был конец лета. На редкость богатым выдался урожай. От изобилия сочных плодов гнулись ветки яблонь. Дозрели сливы и груши. Зеленели орехи. День, залитый жарким солнцем, казался долгим-долгим. Даже не верилось, поступится ли он когда-нибудь перед сумерками с их вечерней прохладой, таинственным шепотом ночи и неиссякающим благоуханием цветов.

В другое время люди радовались бы такой поре, буйной зелени, тихому плеску волн задумчивой Стыри. А сейчас? Девушка пристально вглядывалась в безмолвные улицы, притихшие парки и скверы, в тупые лица жандармов.

Опустив голову, шла Паша мимо гебитскомиссариата и, быть может, не заметила бы худощавой женщины, лукаво ей улыбнувшейся, если бы ее не окликнул знакомый голос:

— Здравствуй, Савельева!

Паша остановилась, от неожиданности всплеснула руками:

— Мария Ивановна! — радостно вырвалось у нее. — Вы? Как я рада!

До войны они вместе работали в банке. Мария Ивановна слыла активисткой и чутким товарищем. Паша привязалась к Дунаевой, хотя та и была намного старше ее.

Дунаева забросала Пашу вопросами. Где застала война? Что делает? Здорова ли мама? Окинув внимательным взглядом хорошенькую по-прежнему девушку, Мария Ивановна полюбопытствовала:

— Как проводишь время? В клубе бываешь? Танцуешь?

— Как можно такое предположить!

Мария Ивановна уловила нотку обиды в ее голосе и поспешила загладить нелепый вопрос.

— Это я так, между прочим. Не все ведь такие, ты же знаешь.

— Знаю.

— Ну вот, не серчай.

Дунаева и Савельева еще о многом переговорили, но обеим казалось, будто они очень мало друг другу поведали о пережитых днях, перенесенных лишениях и, главное, не затронули того, как же будет завтра, послезавтра. Что ожидает их в будущем? Эти мысли в одинаковой степени волновали обеих.

Мария Ивановна однажды говорила об этом и с Наташей Косяченко, которая с двумя детьми приехала сюда в мае из Полтавы погостить и не смогла в первые дни войны выбраться из Луцка. О том же она беседовала и с подругой, солдаткой Анной Остаток. Настроение у них подавленное, но никто, как выразилась Наташа Косяченко, не собирался сидеть сложа руки. Мужья их дерутся с врагом на фронте, а они будут им помогать в тылу.

Шли дни, а с ними приплывало к сердцу все больше и больше огорчений, и в то же время крепло желание мстить фашистам. Женщины стали собираться чаще, толковали между собой подолгу. Потом Наташа Косяченко рискнула пойти в лагерь военнопленных и передала им хлеб. Когда она возвратилась, не могла успокоиться. Какой у них страшный, изнуренный вид!

— Нужно что-то предпринимать, — говорила Косяченко подругам. Решили снова собраться у Дунаевой, обсудить положение. Встретив Пашу Савельеву, Мария Ивановна пригласила ее к себе.

— Приходи, Паша, ко мне домой, мы с тобой по-бабьему и поболтаем вместе с моими подружками. Ну, как? Ждать тебя?

— Приду. Адрес прежний?

Паша вернулась домой в хорошем настроении. Мать предположила, что Паша наконец устроилась.

— Нашла работу?

— Нет, мамочка, порадовать пока вас не могу.

— А настроение у тебя веселое!

— Знакомую встретила. Пригласила в гости. Вот и все.

— Кто такая?

— Ты ее не знаешь, — некая Дунаева. Мы с ней раньше встречались по работе, я домой к ней не раз заходила.