Дорогой длинною

– Яшка, пошёл прочь! - гневно выкрикнул Воронин. Гашка, пискнув, кинулась было со стула, но граф поймал её за руку. - За кого ты меня принимаешь, цыганская душа? Что я ей сделаю? Оставьте её здесь и подите! Васька, ты меня слышишь?

Дядя Вася испуганно молчал. Взгляд его метался между хореводом и Ворониным. Граф поднялся. Пошатнувшись, неловко удержался за край стола, вытащил из внутреннего кармана сюртука пачку денег, швырнул на скатерть, и дядя Вася дрогнул:

– Чяёри, бэш райеса[39].

– Васька… - предупреждающе начал Яков Васильевич.

– Бэш райеса, - повторил дядя Вася и, не глядя на цыган, быстро вышел из кабинета. Хор потянулся следом.

В маленькой "актёрской" повисла тягостная тишина. Молодые цыганки не решились присесть и кучкой стояли у дверей, изредка делая друг дружке большие глаза. Марья Васильевна, нахохлившись и как-то разом постарев, сидела возле окна, теребила кисти шали. Яков Васильевич стоял, отвернувшись к стене, лица его не было видно. Гитаристы сгрудились у стола.

То один, то другой бросал негодующий взгляд на дядю Васю. Тот притворялся, что не замечает этого, лениво ерошил руками волосы, но было видно, что он сидит как на иголках. Митро, потемневший и злой, ни на кого не глядя, поставил ногу на стул и начал настраивать гитару. Та не слушалась, тянула своё, и жалобный писк струны один нарушал тяжёлое молчание в комнате.

Первой не выдержала Глафира Андреевна. Встала, подбоченилась, прошлась по комнате.

– Вот ведь, ромалэ, какие цыгане бывают! За лишний рубль родную дочь опозорить не жаль!

– Правду говоришь, - проворчала Марья Васильевна. - Такие и в церкви петухом заголосить могут.

– Совсем у цыган стыда не стало… - послышалось ещё чье-то бурчание.

– А девочке ещё замуж идти… - подхватили из угла.

– Ведь родной отец, родной отец, дэвлалэ… Как совести хватило!

– Ай, оставь, милая… Кто-то свою совесть давно в кабаке за полштофа заложил!

– Слава богу, Прасковья не дожила. У бедной бы сердце лопнуло! Такой позор, такой стыд, ромалэ… Бедная девочка!

– Гнать таких из хора надо к чёртовой тётке! Цыгане… Холуи, а не цыгане!

Голоса гудели, нарастая, шёпот становился криком, и вскоре в комнате орали все. Молчали лишь Яков Васильев, стоявшая у окна Настя да дядя Вася, всё ниже и ниже опускавший голову. Когда на страшный гвалт прибежал половой, никто даже не заметил открывшейся двери. Яков Васильевич махнул рукой испуганному парню - мол, сгинь, - резко прикрикнул на цыган:

– Закройте рты! - и стало тихо. В наступившей тишине отчётливо послышался звук гитары Митро: "Тин… тин… тин…"

– Перестань, черти бы тебя!.. - вдруг взорвался дядя Вася, вскакивая с места.

От неожиданности Митро чуть не уронил гитару. Глаза дяди Васи заметались по лицам цыган, губы его дрожали. Взгляд его остановился на бледном лице Насти. Та сделала шаг к нему, оглянулась на отца, но Яков Васильевич упорно смотрел в стену.

– Дядя Вася… - тихо сказала Настя. - Что же ты? Иди, иди скорей туда, забери Гашку. Боишься - пойдём вместе! Ну - пошли!

Она потянула дядю Васю за руку, шагнула к двери, и он, споткнувшись, неловко пошёл за ней. Цыгане побежали следом.

В кабинет влетели всей толпой. Было темно, свечи давно оплыли и, мигая, вот-вот грозили погаснуть. На потолке шевелились тени. Откуда-то тянуло сквозняком. На столе, среди бокалов и тарелок, валялись скомканные деньги, со спинки стула свешивалась Гашкина шаль. В первый момент Илье показалось, что в кабинете никого нет.

– Гашка! - топнув об пол ногой, вскричала Настя. - Где ты?!

– Я здесь… - раздался придушенный писк из угла, и растрёпанная Гашка выпрыгнула в свет свечей.

Вслед за ней шагнул Воронин. Он был без сюртука, распахнутый ворот рубахи открывал грудь с блестевшим в тусклом свете золотым крестом.

Лицо его было искажено яростью.

– Кто вас звал?! - выкрикнул он. - Вон отсюда! Пошли прочь!

– Уджя, чяй[40]… - пробормотал дядя Вася, и Гашка метнулась к хору. Оказавшись среди цыганок, она совсем по-детски, морща нос, расплакалась и, хватая за руки то одну, то другую, всхлипывала:

– Я честная, ромалэ, честная, честная… Я его не пускала, укусить уже хотела… Чтоб мне умереть, чтоб меня мама с того света прокляла, я - честная…

– Васька! - Воронин ударил кулаком по столу. Покачнувшись, едва удержался на ногах. - Ты с ума сошёл? В чём дело? Или тебе не заплатили, сукин сын?!

– Дядя Вася, отдай деньги! - приказала Настя.

На лице дяди Васи отразились все муки ада. Он медлил, стараясь не смотреть на цыган. Илья стоял рядом и видел, как каменеет лицо Насти, как презрительно сжимаются её губы.

– Тьфу, продажная твоя шкура! - впервые на памяти Ильи выругалась она. Выхватила из рук дяди Васи пачку смятых кредиток и швырнула их на стол. - Заберите, Иван Аполлонович! Мы вас за своего держали, сколько раз к себе в дом приглашали, сколько раз без денег пели для вас, а вы… Вы за Гашку перед богом ответите! И за Зину, за Зину нашу тоже! Она из-за вас…

да сами вы всё знаете! Грех вам, грех!