Дорогой дневник

Никогда в жизни не видела таких людей — разве что на гребаных записях концертов из девяностых, ну, или во сне.

Очень высокий — выше меня на полголовы. Круто одетый.

Отпадный парень, похожий одновременно на модель, рок-звезду, актера и маньяка. Вот как.

Автобус резко затормозил, я опять впечаталась в него, а он посмотрел сверху вниз — сначала хмуро, потом заинтересованно, а потом улыбнулся:

— Ух ты, эльф!

Через мое никчемное худое тело словно пропустили разряд тока.

Можешь ухмыляться, дескать, в силу нежного возраста и экзальтированности она преувеличивает, но поверь, на сей раз ты ошибаешься.

Один его взгляд вывернул меня наизнанку и перекрыл доступ кислорода.

Потому что этот парень точно знает, что такое боль и одиночество. Он носит в сердце осколок того же мира, что и я.

За остановку до моей, у «Политеха», парень воткнул в уши наушники и вышел.

А я осталась и теперь схожу с ума.

Мне показалось, что он тоже увидел меня насквозь. Что он знает меня».

Но что толку. Предаваться мечтам я умею в совершенстве.

Откладываю ручку и долго смотрю в окно. На фоне мартовского жуткого заката чернеют трубы ТЭЦ, и мне мерещится, что надвигается что-то ужасное. То, от чего не уберечься, и только тот странный парень смог бы заслонить меня от всего мира своими широкими плечами.

Но каковы шансы увидеть его снова? Они ничтожны.

И мне так больно, что нечем дышать.

***

Никому не говорю, но… Когда мне больно, я предаюсь одному долбанутому занятию — селфхарму.

Все это несерьезно, понарошку, лишь игра.

Потому что если попытаюсь осмыслить то, что делаю, непременно возненавижу себя еще больше и не смогу без рвотных позывов смотреть себе в глаза.

Я знаю, что это гребаное дно, и каждый раз честно борюсь с собой, но неизменно проигрываю.

Вот сейчас я достаю из ящика тупое лезвие и, прикусив губу, провожу им по внутренней стороне плеча. Ноющая, доводящая до тошноты боль тут же заменяет собой боль душевную, заполняет гулкую пустоту в сердце, разгоняет по венам дурной адреналин.

В ушах гудит, стены качаются и уплывают, но я лишь сильнее надавливаю на сталь. Наворачивается первая алая капля.

Реальность наотмашь отвешивает оплеуху, я вздрагиваю, трясу головой и с омерзением забрасываю лезвие обратно в ящик.

Родители, так и не приведшие в действие свои угрозы, на кухне тихонько делятся впечатлениями прошедшего дня. Тикают часы в гостиной. На моем столе остывает душистый чай.

И сейчас я, кажется, даже немного счастлива.

Глава 3

4 марта, суббота

Сегодня выходной, но я не могу усидеть на месте и увязываюсь за папой в торговый центр. Не потому, что хочу быть в курсе его бизнеса, и не ради пересоленной картошки в промасленном пакете, которую обычно не ем. Просто путь в ТЦ пролегает мимо Политеха.

Я во все глаза всматриваюсь в людей на остановке и на подходах к ней, но высокого, умопомрачительного парня ожидаемо не нахожу. В очередной раз уличив себя в глупости и ненормальности, разочарованно отлипаю от окна и прибавляю звук радио.

Папа бросает на меня быстрый сконфуженный взгляд и вновь сосредоточивается на дороге. Но молчание напрягает обоих, и он вздыхает:

— Эль, ты… не обижайся на мать. Она очень за тебя переживает.

— Знаю, — бурчу под нос и пониже натягиваю рукав парки. Под ним зудит и дергает заживающий порез.

Мой молодой, красивый и понимающий папа даже не догадывается, какая глубокая и непреодолимая пропасть пролегает между нами.

Особенно остро я ощущаю это в момент, когда папа возвращается к машине с шикарным букетом белых роз для мамы. Традиционным, еженедельным букетом — символом его любви и преданности.

Получив такой подарок, мама придет в бурный восторг, а я надолго перестану для нее существовать.

Но это не ревность, нет. Это сопоставление фактов и осознание своего места в жизни.

Меня никто никогда не полюбит вот так.

Меня не за что любить.

***

Как и предполагалось, букет действует на маму магически: она кидается к папе на шею, ревет, утирает слезы счастья и лезет целоваться, и мое присутствие становится явно лишним — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понять.