Дорогой дневник

Отваливаю в комнату, переодеваюсь в пижаму, но заняться решительно нечем, и навязчивые мысли о выходках Альки и презрительном взгляде Паши вскрывают на сердце старые раны.

Я слишком явно ищу внимания, и Мамедова, хоть и тупица, интуитивно считала мою уязвимость. А вечно находящийся в центре внимания Паша не станет сочувствовать мне настоящей — до него наконец дошло, что моя прежняя ангельская внешность не соответствовала содержанию.

Что ж, плевать. На них и их мнение.

Задираю фланелевый рукав и удовлетворенно рассматриваю тонкую полоску запекшейся крови на коже.

Но дверь без стука распахивается, и я едва успеваю убрать руку.

В проем вплывает мама с подносом в руках. На нем виднеется окутанная паром тарелка с ужином и книга в потертой обложке.

— Эля. — Мама останавливается у стола и сверлит меня своими жуткими глазами. — Ты прости мне мою бурную реакцию. Ты же знаешь, я тоже была любительницей поэкспериментировать над внешностью, и это принесло мне немало проблем.

Поднос опускается прямо на дневник, и тот остается незамеченным, а во взгляде мамы проступают умиление и ностальгия.

— Я не говорю, что бунт — это плохо. В конце концов, на его почве мы сблизились с твоим отцом. Но тебе я желаю спокойной и правильной жизни без падений и непреодолимых препятствий. Ты же хорошая девочка. Поэтому… ну не усложняй, а?

Ее слова отзываются болью в затылке, и я скриплю зубами. Она настаивает на той самой мимикрии, на двуличии и смирении, а я на дух это не переношу!

— И, вот еще что, — не унимается мать. — Принесла тебе книгу, которую очень любила в юности. Давай заново налаживать контакты?

Мама ободряюще улыбается, но я понимаю намек: хорошо бы мне посидеть в комнате и не портить родителям романтические посиделки за просмотром старого фильма.

— Спасибо, мам. — Забираю тарелку и книгу и тоже изображаю улыбку. — Можешь выйти? Я кое-чем занята.

— Ох, когда же ты успела вырасти… — Она в шутку хватается за голову и, подмигнув, оставляет меня одну.

«Когда ты успела вырасти… — продолжаю я мысленно и в бессилии сжимаю кулаки, — и превратиться в пугало с мешком секретов, которые никогда никому не поведаешь, хотя жаждешь вывалить их наружу и освободиться. И ты будешь вечно прятать свою истинную сущность, чтобы еще сильнее не огорчать родителей.

Ведь ты же, блин, хорошая девочка».

Заваливаюсь на диван и от нечего делать листаю принесенную мамой книгу.

«Сто лет одиночества»^[2].

Ну, круто. Мама знает толк в постиронии.

Цепляюсь за первые строки текста и читаю, читаю, читаю… И вдруг понимаю, что тоскливое, бессмысленное, завернутое в спираль существование героев книги очень напоминает мое.

***

5 марта, воскресенье

Вечер субботы и все воскресенье я живу в странной, серой, тягучей реальности книги, благо домашние по воскресеньям наносят визит тете Лене, и компанию мне составляет только старичок Марс — наш толстый полосатый кот.

Предки возвращаются подшофе, что-то роняют, хихикают и стараются ходить на цыпочках, но в прихожей звонит телефон.

— Да. Да. А что случилось? — раздается папин встревоженный голос, и мама, предвосхищая трагедию, охает.

Окончив разговор, отец сообщает, что в соседнем городе умер Иван Петрович — его двоюродный дядя, о существовании которого я узнаю только сейчас.

Не то чтобы мне не пофиг на неведомого Ивана Петровича — он все равно уже в лучшем из миров, но начинается такая суета, что потревоженный курятник отдыхает.

Мама тут же вживается в роль жены декабриста и, разбудив поздним звонком начальство, просит недельный отпуск за свой счет, папа заказывает билеты на поезд, орет на кого-то в трубку и с грохотом достает с антресолей чемоданы.

Ближе к полуночи родители вспоминают и обо мне: врываются в комнату и заставляют записать их наказы на листочек.

— Эля, ты все поняла? Повтори. Молодец. Мы всего на пять дней.

Аллилуйя! Меня оставляют одну на пять дней!

***

Квартира погружается в темноту и тишину только в половине третьего, но я не могу уснуть.

Включаю настольную лампу и пробую рисовать: без сюжета, по наитию.

Получается занятно. Получается тот самый пятничный попутчик, и, глядя в его нарисованные глаза, я почти забываю, что завтра снова придется переться в гимназию и заставлять себя жить.

Глава 4

6 марта, понедельник, конец второго урока

«Дорогой дневник!

Снег в этом году начал таять в середине февраля и с наступлением марта почти исчез. Естественно, я поверила синоптикам, пообещавшим аномально раннюю весну, и вытащила из кладовки любимые конверсы.

Но с утра на улице подстерегал такой мороз, что уши свернулись в трубочку, а кеды в секунду промерзли насквозь.