Дорогой отцов

Иван Егорыч в тот час встретил лодочников, вернувшихся из последнего ночного рейса в город. Выслушав доклад старшего, он отправился в свою землянку, вырытую на опушке леса под корявой ветлой. И не успел он за собой дверь закрыть, как тишину разорвал грохот. Он невольно остановился. Из землянки первым выскочил Алеша, за ним Павел Васильевич.

— Что там? — спросил Дубков.

Они вышли на опушку леса, глянули на город. Там творилось что-то невообразимое. Бывают страшные грозы, когда раскаты грома оглушают людей, когда молнии выхватывают из ночи скалы и ущелья, вершины гор, заливают долины лиловым светом, но то, что творилось в городе, было много грозней самой страшной грозы. Из Сталинграда в этот час не доносилось отдельных раскатов; оттуда шел сплошной гул и виделись бесчисленные всплески разрывов. Взрывы рвали город на всю его глубину — от Волги до степных окраин. Над Сталинградом стояло багрово-красное зарево, в небо взлетали черным вороньем кирпичи, кровельное железо. Рушились стены.

Теперь, как никогда, всякий понял, что для армии Чуйкова настал решающий час. Советская артиллерия отвечала из-за Волги мощным шквалом. К ее голосу пристроился голос Волжской речной военной флотилии. Флотилия, меняя огневые позиции, бесила врага. Моряки, казалось, не знали страха, не имели понятия о смерти. Временами чудилось, что судно треснуло, пошло ко дну, но в следующее мгновение оттуда, из дыма, вылетали огненные стрелы. Флотилия как будто соревновалась с многочисленной армейской артиллерией, расположенной на левом берегу, в лесах Заволжья. Леса гудели, голос артиллерии господствовал повсюду.

Трое на опушке — Иван Егорыч, Дубков и Алеша — все стояли и смотрели на город, на буйство огня. Здесь воздух был чист и прохладен, но Алеше было душно. Глядя на сверкающую Волгу, он вскрикнул:

— Паром тонет. И солдаты там!

— Где? — спросил Иван Егорыч. — Где?

На Волге опять блеснуло, и тогда все заметили тонущий паром.

— Поднимать надо.

Алеша побежал к землянкам лодочников.

— Вставайте! — кричал он во весь голос. — Вставайте!

Иван Егорыч, встречая волжан, властно говорил:

— На лодки! — И волгари в суровом молчании садились в лодки.

— Павел Васильевич, тебе рулить. Я с Алешей на весла.

И лодки отчалили от берега, пошли к тонущему парому.

— Веселей работать! — покрикивал Иван Егорыч. — Кто там отстает? Подтянись! — голос жесткий, властный.

Поблизости грохнула мина. Вода окатила холодными брызгами, Иван Егорыч, отряхнувшись, крикнул:

— Давай работай!

Над головой, пролетая, просвистели пули, и на третьей лодке кто-то вскрикнул.

— Что там? — спросил Иван Егорыч.

— Трифона пулька тяпнула, — ответили с лодки.

— Перевязать и плыть! Кто там отстает? На пятой! Куда правите, куда виляете? Утоплю! Своими руками!..

Паром был уже близко. Он накренился и тихо, будто поневоле, медленно погружался. Тот, кто не умел плавать, держался за суденышко, а многие, завидев лодки, поплыли навстречу.

— Вторая и третья — за мной! — командовал Иван Егорыч. — Остальным — подбирать раненых. Павел Васильевич, держи к парому. Алеша, ударим!

Для Алеши время тянулось невыносимо медленно. Он сидел спиной к тонущему парому и не мог видеть всего того, что там творилось. Ему казалось, что едва ли они подоспеют ко времени, едва ли им удастся спасти тонущих солдат. Лодка подошла к корме парома.

— Вторая! — командовал Иван Егорыч. — К правому борту! Третья — к левому. Товарищи бойцы! За лодку не цепляться. Всех спасем. Алеша, подавай весло тонущему.

— Есть подать весло! — Алеша подтянул измученного бойца и, перевалив его через борт, подал весло другому бойцу, едва державшемуся на воде. — Крепче держись. Крепче! — говорил он ему.

В лодке уже сидело и лежало четверо спасенных, потом стало шесть, восемь, и, наконец, хотели принять последнего. Этот, словно ослепший, не обращал внимания ни на весло, ни на лодку. Он прилип к парому и не думал с ним расставаться.

— Руки у него омертвели, — догадался Павел Васильевич. — Тащите его багром.

Алеша, скинув сапоги, бросился в воду.

— Куда ты? — испугался Иван Егорыч.

Но Алеша уже плыл к парому. Вода была холодная, обжигающая.

— Живей! — крикнул Алеша и схватил бойца за руки. Тот никак не хотел отрываться. Алеша повис на нем, и боец обреченно, с полным безразличием к самому себе, положился на волю подростка, ничего не предпринимал для спасения собственной жизни. Усталый и полузамерзший, он пошел ко дну. Алеша успел схватить его за рукав шинели. Бойца подтянули к лодке.

Паром пошел ко дну. Лодки тронулись к берегу.

В полевой госпиталь Алеша отправился со строгим бабушкиным наказом непременно привести домой Анну Павловну.

— Она, может быть, и не ела. Она у нас такая.

Из полевого госпиталя, размещенного в глубине дубовой рощи, Алеша вернулся грустным и неразговорчивым. Марфа Петровна сразу же это приметила и никак не хотела верить внуку, что мать по горло занята работой и не может покинуть госпиталь до вечера, если туда не доставят новую партию раненых. В ответ на такое объяснение она пригрозила:

— Сама пойду, если не скажешь. Пойду и все разузнаю.