Дорогой отцов

Пожар затухал, но настоящей видимости все еще не было, и Лебедев, нервничая, ждал свежих донесений из пулеметной роты, но та молчала — оборвалась связь. Комбат позвонил Грибову.

— Что тебе видно за пожаром? — спрашивал он. — Действуй сообразно обстановке. Отсекай атакующих.

— Будет выполнено, — ответил ротный. — Я уже кое-что сделал в этом смысле. Помогаю пулеметной.

— Что видишь за пожаром?

— Фашисты прикладами поднимают женщин. Под их прикрытием хотят отступить.

Сержанта Кочетова била холодная дрожь. Ему давно хотелось кинуть в атаку свой отряд на помощь несчастным женщинам.

— Пустите меня, — упрашивал сержант Лебедева, — Григорий Иванович, пустите… Я ручаюсь за успех.

Безумный, до боли царапающий душу женский крик зазвенел в смрадном воздухе. Женщина кричала неистово, как будто из нее тянули жилы. У Кочетова зашевелились волосы.

— Я не могу, товарищ комбат, — выходил из себя Кочетов. — Разрешите.

Лебедев бешено взглянул на сержанта.

— Начинай! — крикнул он ему.

Сержант, сверкнув глазами, пулей вылетел из блиндажа. А Лебедев, как будто что-то вспомнив, в ту же минуту крикнул вслед Кочетову:

— Назад! Назад!

Огорченный сержант вернулся.

— Поздно, Степан Федорович, — сказал Лебедев. — Поздно.

Вздохнул и грустно сел на ящик из-под артиллерийских снарядов. Сидел, молчал и думал. Лицо темное, нахмуренное. Наступали сумерки. В дымной мгле раздались взрывы — это заработали «кукурузники». Действуя на малых высотах, самолеты сбросили бомбовый груз точно на указанные цели. Еще пыль и дым клубились от взрывов, еще осколки, падая, стучали по ржавой жести, а бойцы Кочетова перемахнули узкую улочку и пошли на штурм углового каменного дома. Рядом с Кочетовым бежал Алеша. Сержант приказывал ему задержаться и не лезть в кучу-малу, но тот уже ничего не слышал и не улавливал смысла слов сержанта, и они первыми проскочили в оконный проем.

Лебедев приказал командиру пулеметной поддержать Кочетова. Туда же подтянули противотанковую пушку, и дом был захвачен. Из дома вынесли раненого комиссара. Нашелся и Алеша. Он тихо лежал в углу на камнях. Кочетов, оробев, не решался окликнуть его, пугаясь самого страшного, что может случиться с человеком раз в жизни. Сержант дрожащей рукой тронул Алешу за плечо. Тот тихо спросил:

— Кто это?

Кочетов обрадовался:

— Алеша, что с тобой?

— Глаз мне разбили.

— На перевязку надо. Поднимайся.

Алеша ничего не мог сказать сержанту. Он стрелял, на кого-то нападал, кого-то бил, а потом сам свалился от страшного удара.

…Лебедев встретил сына внешне холодно, но на душе у него было как никогда радостно. Он осмотрел заплывший глаз, промыл и забинтовал его. Теперь пропала охота журить сына за ослушание. Он не стал его расспрашивать, как все это случилось и что делал сын в жаркой схватке. Все было ясно.

— Теперь, Алеша, — к матери. Напьешься чаю — и за Волгу.

Алеша уехал за Волгу.

Дела на фронте с каждым часом менялись. В районе заводов создалось более чем критическое положение дивизии Медникова. Противник, численно превосходя, предпринял яростный натиск на дивизию сибиряков, стремясь столкнуть ее в Волгу. В обескровленных полках скопились сотни раненых — их надо было переправить на левобережье. Вышли боеприпасы, не стало продовольствия. Комдив своим приказом установил суточную норму питания: сухарей — 50 граммов, сала — 10 граммов, крупы — 12 граммов, сахару — 5 граммов. Дивизия, прижатая к Волге между металлургическим и машиностроительным заводами, соседей не имела и занимала пятачок оголенной земли на крутом берегу Волги.

Противник в самые тяжелые часы боя группой автоматчиков просочился сквозь переднюю линию и вышел к блиндажу комдива на пистолетный выстрел. Комдив, подняв штабных офицеров, повел их в атаку. Смяв и уничтожив автоматчиков, комдив спросил командарма:

— Что делать?

— Драться, — ответил Чуйков.

— А где будет находиться ваш командный пункт?

— Там, где сражаются мои люди.

XI

В дощатую дверь землянки неожиданно постучали. Иван Егорыч проснулся. Пока он открывал дверь, Марфа Петровна достала из земляной ниши консервную банку с жиром и обгоревшим фитилем из старой тряпицы. Запахло копотью. В землянку вошел боец с автоматом.

— За вами, папаша. От коменданта переправы, — сказал он, обращаясь к Ивану Егорычу.

— Что там?

— Просил поторопиться.

— Ехать, что ли?

Иван Егорыч оделся и вышел из землянки. Марфа Петровна — следом за ним. У «мышиной норы», как она звала свою землянку, остановилась и прислушалась к ночным шумам. Ночь была облачная. С Волги дул холодный ветер. «Куда поедут в такую темнотищу? Затрет льдом, а не то прибьет к фашистскому берегу».

В глубине леса прокричал петух, за ним — второй, третий. И пошла перекличка.

— Похоже, полночь, — проговорила Марфа Петровна и заторопилась в землянку. К ее удивлению, Алеша проснулся и торопливо одевался.

— Бабушка, я все слышал, — предупредил он Марфу Петровну.

— Не пущу, Алеша. Не пущу, — бабушка говорила строго и решительно.

Алеша, однако, прекрасно понимал, что бабушка уступит ему, если дедушка отправится в город. А не ехать с дедушкой — это свыше его сил.