Дорогой враг

— И как долго ты ждала, чтобы сказать это одной из нас?

Мама улыбается, пока моет несколько тарелок в раковине.

— Слишком долго.

Солнечный свет проникает через окно и падает на ее светлые волосы. Сейчас у нее больше седых прядей, чем светлых, но они только подчеркивают ее натуральную красоту. Ее глаза мерцают озорством.

— Само собой он тебе нравится. И ты ему нравишься. Это очевидно.

— Правда? — я провожу пальцем по углублению в столе.

— Ну, во время ланча это было заметно. — Она достает из холодильника графин с домашним сладким чаем и наливает нам обоим по стакану. — То, как этот парень смотрел на тебя… — Она замолкает, качая головой со смущенной улыбкой.

— Как он смотрел на меня? — настаиваю я вопреки самой себе.

Мама задумчиво вздыхает.

— Как будто внезапно понял, что ты причина, по которой Бог создал сексуальное удовольствие.

— Мама! — Я хотела бы до конца жизни не слышать, как моя мама произносит слова «сексуальное удовольствие».

Она фыркает.

— Ох, не будь ханжой.

— Ханжой? — Я откидываюсь назад и барабаню пальцами по столу. — Значит ли это, что ты хочешь услышать подробности о моей сексуальной жизни?

Легкая судорога проходит по лицу мамы, и она взбивает волосы, явно избегая моего взгляда.

— Ну если тебе необходимо снять этот груз с твоей души, то ты можешь…

Я расхохоталась.

— Расслабься, мам. После этого наши отношения не были бы прежними.

Она выдыхает и прижимает руку к груди.

— Слава Господу. Я до сих пор не оправилась от разговора о птицах и пчелах с тобой.

— Ты имеешь в виду, когда вы с папой пели «Let’s Do It, Let’s Fall in Love»[47] Коула Портера и я совсем запуталась от того, что образованные блохи занимаются этим?

Мама краснеет.

— Пожалуй, не лучший способ объяснить, соглашусь.

Мы обе смеемся, но я замолкаю первая.

— Папа всегда любил классику.

— Я скучаю по нему, — с тоской говорит мама.

Сердце болезненно сдавливает.

— Я тоже.

— Были времена, когда он заставлял меня бить его подушкой по голове, но за такие глупости я его и любила. — Мама трясет головой, выходя из задумчивости. Пронзительные серо-голубые глаза пригвождают меня. — Что происходит между тобой и Мейконом?

— Это сложно. Мы с Мейконом… поцеловались. И он… я… — Румянец заливает щеки. Я не могу говорить об этом с мамой. Никто не знает о всей нашей истории. Никто, кроме Сэм. Но ее нет. Не сказать, что я бы рассказала ей об этом.

Мама на мгновение замолкает, пьет чай и слегка хмурится.

— Ты работаешь на него, — говорит она с серьезным выражением лица. — И живешь в его доме.

— Мы решили прекратить наше соглашение.

— Жить вместе?

Мои щеки пылают.

— Работать на него.

— Что ж, это хорошо. — Она открывает рот, затем закрывает, затем снова открывает. — Он был кавалером Саманты.

Я ненавижу термин «кавалер». Звучит старомодно, однако в нем кроется гораздо большее, чем за словом «парень», — солидность, дух времени и история. Это заставляет меня съежиться, поскольку я даже не думала о Сэм, когда целовалась с Мейконом. Я редко думаю о них вместе. Однако сейчас мои мысли только об этом. Они крутятся и извиваются в животе, как взволнованная змея.

Я не могу рассказать маме о том, кем Мейкон считал Сэм. Это не мое дело. И все же меня немного трясет.

Мама замечает это и тихо цокает.

— Хотя я сомневаюсь, что там было что-то серьезное.

Я сжимаю свой стакан немного сильнее, рука скользит от влаги.

— При этом ты затронула их отношения.

Мама оглядывается, как будто только что что-то поняла, и поджимает губы.

— Господи, я даже не… нет, дорогая, я не имела в виду, что ты должна стыдиться или винить себя за то, что тебя тянет к Мейкону. Я просто думала о том, какие трудности может повлечь за собой эта ситуация. — Она тянется через стол, кладя свою гладкую холодную руку поверх моей. — Между тобой и Мейконом куда больше чувств, чем когда-либо было между ним и Сэм.

От шока мое сердце замирает.

— Почему ты так говоришь?

— У них не было такого огня, какой есть у вас. Их отношения были… угнетающими, в каком-то смысле. Они раскрывали худшие черты друг друга. Ох, не так, как вы с Мейконом, когда вступали в мелкие пререкания, а что-то более ужасное. Они изводили друг друга.

— Не могу поверить. А ты тогда ни слова не сказала.

Она пожимает плечами и делает глоток сладкого чая.

— Наверное, мне следовало вмешаться и сказать что-то Сэм. Но в то время ей, похоже, был нужен Мейкон. Как и она ему.

Я рисую круг на влажных гранях стакана. У меня болит голова. Все болит, если честно. Постоянная ноющая боль.

Я не знаю, как много мыслей написано на моем лице, но мама смотрит на меня любящим, но в то же время отстраненным взглядом, будто вспоминает былые времена.

— Но ты и этот мальчик… — она слабо улыбается. — Ураган искр. Вы зажигаете огонь друг в друге.

Я искоса смотрю на нее.

— Раньше ты говорила, что мы как нефть и газ. А это не несет ничего хорошего.

Мама машет рукой.

— Газ и нефть взрывоопасны. Не совсем подходящее определение, когда у тебя двое воюющих детей. Но, когда мы говорим о любви, эти слова приобретают другое значение.

Застонав, я опускаю голову на руки.